Мир приключений, 1926 № 05 - [16]
Ночью проснулся, ноги окоченели и были словно чужие. Выбравшись из под нарт и сугроба снега, Пырерко долго бегал и топтался, разминая ноги, среди темноты ночи и рева бушующей стихии. Миллиарды мчащихся снежинок, вой и рев ветра и пронизывающий холод заставили его снова забраться в снег, под нарты, к собакам. Но самоед был совершенно спокоен и уверен, что выйдет живым и невредимым из подобной переделки.
Двое суток свирепствовал шторм. Четыре песца были съедены Василием в компании с собаками. На третьи сутки шторм стих, и Пырерко днем лихо подъезжал к дому, где его встретил сильно тревожившийся Летков.
— Зря беспокоился, Николай Семенович. Мужик то у меня ведь привычный ко снегу да холоду. Поди разов десять ночевал в снегу, да ничего не было, — уверяла Анна.
Пятого мая промысел на песца закончили. Шерсть у зверька уже стала слегка линять, выползать, появились в шерсти сероватые пятна. Песец готовился к весне. Пасники и капканы были захлопнуты, но привады оставлены — пусть песец кормится и плодится. 531 шкурка песца украшала чердак и сарай. Солнце почти не заходило совсем — наступил полярный день. С подветренной стороны снег сильно подтаивал, хотя трех-саженные сугробы, закрывавшие сверхом даже крышу дома и сарая, давили всякую мысль о тепле и лете. На горах, местами, чернели лысины земли, вытаившей на солнце. Прилетели первые чайки и полярные воробьи — пуночки. Летков подолгу любовался их суетливой возней и чириканьем.
Все внимание промышленников теперь сосредоточилось на морском промысле на тюленя. За зиму было добыто и мирно покоилось в снеговой могиле до девяти сот голов нерпы, но промысел решили продолжать, ежедневно выезжая на припай. Снег со льда сильно таял и собакам было тяжело тянуть груженые нарты. Ласково светит солнышко и хорошо греет уставших охотников. Вода спокойна и прозрачна. Видно, как в глубине проходят стаи рыбы и гонится за ними нерпа. Тюлень теперь потерял много сала, плохо держится на воде да и охота на рыбу лишает его возможности часто показываться охотнику.
Прислонившись удобно к ропаку и положив винтовку на лед, сладко дремлет Летков.
…Зеленые деревья шумят вершинами, ветви ласково кивают, яркие травы и цветы что-то нашептывают на ухо. Речка на солнце блестит расплавленным серебром и режет глаза. Милое лицо склонилось к Леткову и тихонько тормошит нежная рука… Вставай, да вставай же ты, соня этакий! Вставай! — и тянет, и тормошит… Сильный толчек.
Грезы волшебного сна нарушены грубой и страшной действительностью. Пока Летков дремал, белый медведь невдалеке вынырнул из воды. Сильные лапы мощно загребают зеленую, прозрачную воду. Зверь трясет головой и жмурится от солнца… Вдруг его черный нос улавливает запах человека. Медведь моментально нырнул. К спящему охотнику по воде медленно двигается льдинка, кажется, самая безобидная льдинка, но за нею чуть видна голова зверя, подталкивающего льдинку мордой, медведь за ней прячется и подкрадывается к человеку. Маленькие черные глаза зверя налились кровью и злобно поблескивают.
Чуткие ноздри черного носа лихорадочно ходят, смакуя запах и вкус горячей крови и мяса, слюна с пеной падает с морды. Челюсти, с ужасными клыками, сводит свирепая судорога и зверь еле сдерживается, чтобы не испустить торжествующий, дикий рёв.
Еще одно осторожное движение и медведь с ревом схватил зубами Леткова за ногу и потащил в воду. Напрасно Летков пытается схватить винтовку, она уже осталась позади. Напрасно цепляется руками за неровности и выпуклости льда, обламывая ногти и до костей прорезая пальцы о лед…
Конец… Все пропало… Мелькает мысль у Леткова.
Ббахх! Ухает раскатисто винтовка Пырерко и он сам вылетает из-за ближайшего ропака, на бегу перезаряжая ружье. Летков чувствует, что его уже больше не тянет в воду, хотя обе ноги лежат в воде. Пытается приподняться и без чувств падает от боли в левой ноге. Гаснущим сознанием схватывает еще звук выстрела.
Очнулся уже дома, на койке.
— Ну, не помер, Анна! — кричит радостно сидящий у кровати Василий, — смотри поди!
— Ну, как, Николай Семенович? Уж и напугались же мы с мужиком то, бяда! Бледный да молчишь, как есть мертвый, думали. Лешак ошкуй ногу то до кости прокусил, мяса то с икры, поди, фунт оторвал — проклятый! — причитает Анна.
— Молчи жона, две-ли, три-ли недели ляжать будет Семеныч, а потом опять на промысла подёт — уверяет Василий, — А ведь, Семеныч, ошкуя то я все таки добыл, шкуру снял, да шкуру то сам сделаю, ты покрываться будешь, память тебе будет.
— Спасибо, Василий! Спас, теперь с тобой я квит — с улыбкой говорит Летков.
Половину мая пролежал Летков. Нога медленно подживала. Слегка опираясь на костыль, выходил он на крыльцо и смотрел как Василий, смастерив из полотна и обруча белый щит, ловко подкрадывался к тюленям, сотнями лежащим и греющимся на солнце, на льду залива.
На воде зверя теперь уже больше не промышляли, так как зверь, не имея сала, после выстрела сразу же тонул. Впрочем, весь вообще промысел на тюленя скоро пришлось прекратить, потому что шерсть со шкуры тюленя лезла клоками и летняя шкура не ценилась. Гуси и утки громадными табунами летели вдоль прибрежной полосы и Летков часто стрелял из винтовки в лет гусей и лебедей, к вящему восторгу Сёмки, который их бегал поднимать.
