Мир приключений, 1925 № 01 - [11]

— Жребий, — сказал Эстамп.

— Жребий! Жребий! — закричал стол. Битт-Бой оглянулся. Давно уже подсевшие из углов люди следили за течением разговора; множество локтей лежало на столе, а за ближними стояли другие и слушали. Потом взгляд Битт-Боя перешел на окно, за которым тихо сияла гавань. Дымя испарениями, ложился на воду вечер. Спросив взглядом о чем-то, понятном лишь одному ему, таинственную «Фелицату», Битт-Бой сказал:

— Осанистая эта бригантина, Эстамп. Кто ею командует?

— Невежа и неуч. Только никто еще не видел его.

— А ее груз?

— Золото, золото, золото… — забормотал Чинчар, — сладкое золото…

И со стороны некоторые подтвердили тоже:

— Так говорят.

— Должно было пройти здесь одно судно с золотом. Наверное, это оно.

— На нем аккуратна вахта.

— Никого не принимают на борт.

— Тихо на нем…

— Капитаны! — заговорил Битт-Бой, — совестна мне странная моя слава; а надежды на меня, ей-богу, конфузят сердце. Слушайте: бросьте условный жребий. Не надо вертеть бумажек трубочками. В живом деле что-нибудь живое взглянет на нас. Как кому выйдет, с тем и поеду, если не изменится одно обстоятельство.

— Валяй им, Битт-Бой, правду-матку! — проснулся кто-то в углу.

Битт-Бой засмеялся. Ему хотелось бы быть уже далеко от Лисса теперь. Шум, шутки развлекали его. Он затем затеял и «жребий», чтобы, протянув время, набраться как можно глубже посторонних, суетливых влияний; рассеяний моряцкой толкотни и ее дел. Впрочем, он свято сдержал бы слово, — «изменись одно обстоятельство». Это обстоятельство, однако, теперь, пока он смотрел на «Фелицату», было еще слишком темно ему самому и, упомянув о нем, руководствовался он только удивительным инстинктом своим. Так впечатлительный человек, ожидая друга, — читает или работает и, вдруг, встав, прямо идет к двери, чтобы ее открыть; идет друг, но открывший уже оттолкнул рассеянность и удивляется верности своего движения.

— Провались твое обстоятельство! — сказал Дюк. — Что же, — будем гадать. Но ты не договорил чего-то, Битт-Бой?!

— Да. Наступает вечер, — продолжал Битт-Бой; — немного останется ждать выигравшему меня, жалкого лоцмана. С кем мне выпадет ехать, тому я в полночь пришлю мальчугана с известием на корабль. Дело в том, что я, может быть, и откажусь, — прямо. Но, все равно, играйте пока.

Все обернулись к окну, в пестрой дали которого Битт-Бой, напряженно смотря туда, видимо, искал какого-нибудь естественного знака, указания, случайной приметы. Хорошо, ясно виднелись все корабли: стройная «Марианна»; длинный «Президент» с высоким бугшпритом; «Пустынник» с фигурой монаха на носу, — бульдогообразный и мрачный; легкая, высокая «Арамея» и та, благородно осанистая «Фелицата», с крепким соразмерным) кузовом, с чистотой яхты, удлиненной кормой и джутовыми снастями;— та «Фелицата», о которой спорили в кабаке. — есть ли на ней золото.

Как печальны летние вечера! Ровная полутень их бродит, обнявшись с усталым солнцем, по притихшей земле; их эхо протяжно и замедленно-печально; их даль — в беззвучной тоске угасания. На взгляд — все еще бодро вокруг, полно жизни и дела, но ритм элегии уже властвует над опечаленным сердцем. Кого жаль? Себя-ли? Звучит ли, неслышный ранее, стон земли? Толпятся ли в прозорливый тот час вокруг нас умершие? Воспоминания ли, бессознательно напрягаясь в одинокой душе, ищут выразительной песни?.. Но жаль, жаль кого-то, как затерянного в пустыне. И.многие минуты решений падают в неумиротворенном кругу вечеров этих.

— Вот, — сказал Битт-Бой, — летает баклан; скоро он сядет на воду. Посмотрим, к какому кораблю сядет поближе птица. Хорошо-ли так, капитаны? Теперь, — продолжал он, получив согласное одобрение, — теперь так и решим: к какому она сядет ближе, того я провожу в эту же ночь, если… как сказано. Ну, ну, толстокрылый!

Тут четыре капитана наших обменялись взглядами, на точке скрещения которых не усидел-бы, не будучи прожженным насквозь, даже сам дьявол, Папа огня и мук. Надо знать суеверие моряков, чтобы понять их в эту минуту. Меж тем, неосведомленный о том баклан, выписав в проходах между судами несколько тяжелых восьмерок, сел как раз между «Президентом» и «Марианной», так близко к середине этого расстояния, что Битт-Бой и все — усмехнулись.

— Птичка божия берет на буксир обоих, — сказал Дюк. — Что-ж! Будем вместе плести маты, друг Рениор; так, «что ли?

— Погодите! — вскричал Чинчар; — баклан, ведь, плавает. Куда он теперь поплывет, занятный вопрос?

— Хорошо; к которому поплывет, — согласился Эстамп.

Дюк закрылся ладонью, задремав как-бы; однако сквозь пальцы зорко наблюдал баклана. Впереди других, ближе к «Фелицате», стояла «Арамея». В ту сторону, держась несколько ближе к бригантине, и направился, ныряя, баклан. Эстамп выпрямился, самолюбиво блеснув глазами.

— Есть! — кратко определил он. — Все видели?

— Да, да, Эстамп, все.

— Я ухожу, — сказал Битт-Бой;— прощайте пока; меня ждут. Братцы капитаны! Баклан — глупая птица, но, клянусь вам, если-бы я мог разорваться на четверо, — я сделал бы это. Итак, — прощайте. Эстамп! вам, значит, будет от меня справка. Мы поплывем вместе, или… расстанемся, братцы, на «никогда».