Мир приключений, 1925 № 01 - [10]
— Так я говорю, что хочу Битт-Боя — заговорил охмелевший Дюк. — Я вам расскажу про него штучку. Все вы знаете, конечно, мокрую курицу Беппо Маластино. Маластино сидит в Зурбагане, пьет «Боже мой»[3]) и держит на коленях Бутузку. Входит Битт-Бой. — «Маластино, подымай якорь, я проведу судно через Кассет. Ты будешь в Ахуан-Скапе раньше всех в этом сезоне». Как вы думаете, капитаны? Я хаживал через Кассет с полным грузом, и прямая выгода была дураку Маластино слепо слушать Битт-Боя. Но Беппо думал два дня: «Ах, штормовая полоса»… — «Ах, чики-чики, сорвало бакены». — Но суть-то, братцы, не в бакенах. Али, турок, бывший бепповский боцман, сделал ему в бриге дыру и заклеил варом, как раз против бизани. Волна быстро бы расхлестала ее. Наконец, Беппо, в обмороке, проплыл с Битт-Боем адский прилив; опоздал, разумеется, и деньги Ахуан-Скапа полюбили бы других больше, чем макаронщика, но… каково же счастье Битт-Боя?! В Кассете их швыряло на рифы… Несколько бочек с медом, стоя около турецкой дыры, забродили, надо быть, еще в Зурбагане. Бочечки эти лопнули, и тонны четыре меда задраили дыру таким пластырем, что обшивка даже не проломилась. Беппо похолодел уже в Ахуан-Скапе, при выгрузке. Слушай-ка, Чинчар, удели нам малость из той бутылки.
— Битт-Бой… я упросил бы его к себе, — заметил Эстамп; тебя, Дюк, все равно, когда-нибудь повесят за порох; а у меня дети.
— Я вам расскажу про Битт-Боя… — начал Чинчар; — дело это…
Страшный, веселый гвалт перебил старика. Все обернулись к дверям, многие замахали шапками, некоторые бросились на встречу вошедшему. Хоровой рев ветром кинулся по обширной зале, а отдельные выкрики, расталкивая восторженный шум, вынеслись светлым воплем:
— Битт-Бой! Битт-Бой! Битт-Бой! «Битт-Бой, приносящий счастье!».
Тот, кого приветствовали таким значительным и прелестным наименованием, сильно покраснев, остановился у входа, засмеялся, раскланялся и пошел к столу капитанов. Это был стройный человек не старше тридцати лет, небольшого роста, с приятным, открытым лицом, выражавшим силу и нежность. В его глазах была спокойная живость; черты лица, фигуры и всех движений отличались достоинством, являющимся скорее отражением внутреннего характера, чем привычным усилием. Чрезвычайно отчетливо, но не громко звучал его задумчивый голос. На Битт-Бое была лоцманская фуражка, вязаная коричневая фуфайка, голубой пояс и толстые башмаки; через руку перекинут был дождевой плащ. Битт-Бой пожал десять, двадцать рук… взгляд его, улыбаясь, свободно двигался в кругу приятельских осклаблений; винтообразный дым трубок, белый блеск зубов на лицах кофейного цвета и пестрый туман глаз окружали его, впродолжение нескольких минут, животворным облаком сердечной встречи; наконец, он высвободился и попал в объятия Дюка. Повеселел даже грустный глаз Чинчара, повеселела его ехидная челюсть; размяк солидно-воловий Рениор, и жесткий, самолюбивый Эстамп улыбнулся на грош, но по детски. Битт-Бой был общий любимец.
— Ты, барабанщик Фортуны! — сказал Дюк. — Хвостик козла американского! Не был ли ты, скажем, новым Ионой в брюхе китишки? Где пропадал? Что знаешь? Выбирай: весь пьяный флот на лицо. Но мы застряли, как клин в башке дурака. Упаси «Марианну»!
— О капере? — спросил Битт-Бой. — Я его видел. Короткий рассказ, братцы, лучше долгих расспросов; вот вам история: вчера взял я в Зурбагане ялик и поплыл в Лиссу; ночь была темная. О каперах слышал я раньше; потому, пробираясь вдоль берега, за камнями, где скалы поросли мхом, был под защитой их цвета. Два раза миновал меня рефлектор неприятельского крейсера, на третий раз толкнуло меня опустить парус. Как раз!., ялик и я высветились, как муха на блюдечке. Там камни, тени, мох, трещины, меня не отличали от пустоты, но, не опусти я свой парус… итак, Битт-Бой сидит здесь благополучно. Рениор: помните фирму «Хевен и К>0». Она продает тесные башмаки с гвоздями на вылет; я вчера купил пару и теперь у меня пятки в крови.
— Есть, Битт-Бой, — сказал Рениор, — однако, смелый вы человек. Битт-Бой, проведите моего «Президента»; если бы вы были женаты…
— Нет, «Пустынника», — заявил Чинчар. — Я же тебя знаю, Битт-Бой. Я нынче богат, Битт-Бой.
— Почему же не «Арамею»? — спросил сурово Эстамп. — Я полезу на нож за право выхода. С Битт-Боем это верное дело.
Молодой лоцман, приготовившийся было рассказать еще что-то, стал вдруг печально серьезон. Подперев своей маленькой рукой подбородок, взглянул он на капитанов, тихо улыбнулся глазами и, как всегда, щадя чужое настроение, пересилил себя. Он выпил, подбросил пустой стакан, поймал его, закурил и сказал:
— Благодарю вас, благодарю за доброе слово, за веру в мою удачу… Я не ищу ее. Я ничего не скажу вам сейчас; ничего, то есть, определенного. Есть тому одно обстоятельство. Хотя я и истратил уже все деньги, заработанные весной, но все-же… И как мне выбирать среди вас. Дюка… О, нежный старик! Только близорукие не видят твоих тайных слез о просторе и чтобы всем сказать: — на-те вам! Согласный ты с морем, старик, как, я. Дюка люблю. А вы, Эстамп!? Кто прятал меня в Бомбее от безтолковых сипаев, когда я спас жемчуг раджи? Люблю и Эстампа; есть у него теплый угол за пазухой. Рениор жил у меня два месяца, а его жена кормила меня полгода, когда я сломал ногу. А ты, «Я тебя знаю», Чинчар, закоренелый грешник, — как плакал ты в церкви при встрече с одной старухой… Двадцать лет разделило вас, да случайная кровь. Выпил я — и болтаю, капитаны; всех вас люблю. Капер, верно, шутить не будет, однако — какой же может быть выбор? Даже представить нельзя этого.
