Мир открывается настежь - [60]

Через окошко я увидел странных типов, подступавших к часовому. Один тощий, как соломина, в помятом сером костюме; другой пузырем выпирал из форменной тужурки, и на круглой макушке его чудом держалась железнодорожная фуражка; в руке у третьего торчал револьвер, на поясе болталась лимонка, он распахнул бушлат, выказывая полосы тельняшки, сбил на затылок бескозырку и напирал на часового, стараясь оттеснить его от вагона.

— Что вам нужно? — спросил я громко, и трое разом подняли головы, а матрос вдруг преобразился, покачнулся, пьяно забормотал.

— Мы представители местной власти, — раскланялся интеллигент.

— Пропустите их, — приказал я часовому и побежал в тамбур, чтобы внезапно разоружить матроса.

— Милости прошу, — встретил я интеллигента, когда тот, высоко вскидывая колени, влез на подножку. — А вы что, оружием решили разговаривать? — накинулся я на матроса, мигом выхватил у него револьвер, отцепил от пояса лимонку. — Заходите, пожалуйста.

Принюхался, но от матроса и не пахло спиртным. Я спокойно положил его оружие на стол, предложил незваным гостям садиться.

— Ну вот, теперь можно поговорить на равных. Прошу сообщить, с кем имею дело и что вас привело ко мне.

— Мы представители местной Советской власти, — с достоинством дипломата повторил интеллигент и назвал себя педагогом одной из городских школ, соседа своего — членом уисполкома и рабочим мастерских, а матроса — просто Забиякой.

— Его все так зовут, — заблеял учитель, по-видимому, ожидая, что я восприму слова его как шутку.

Фельдман между тем сунул руки в карманы бриджей, где всегда у него был револьвер, и зорко следил за каждым движением дипломатов.

— Нас очень интересует, товарищ комиссар, большевик вы или нет? — перешел к делу учитель.

— Вас лично или еще кого-то?

— Коли мы представители, — протрубил член уисполкома, — стало быть, не одних нас.

Дикий вопрос чуть не рассмешил меня. Стоило немножко подыграть, как можно было изловить представителей на слове. Матрос опять позабыл о своей роли, даже приоткрыл рот. Я пожал плечами:

— А почему это вас заинтересовало?

— Видите ли, — заволновался учитель, — в Шаблыкино было восстание. Но почему вы не привлекаете виновников его к ответственности?

— Вы недовольны моим поведением?

— Отнюдь, отнюдь! Но может ли оно означать сочувствие?

— Если так, то вы бы осудили меня?

— Напротив, — попался учитель, — мы бы это только приветствовали! Значит, вы тоже за Советы без коммунистов!

— Боюсь, что вы неправильно меня поняли. Наказывать виновников восстания — не мои функции, а местной власти, Карачевского уисполкома. Исполком отвечает за порядок в уезде перед вышестоящими советскими организациями, а также перед военным комиссариатом, поскольку Карачев находится на территории действия штаба. Но это иной разговор. Если вам ясна моя точка зрения и обязанности, на меня возложенные, то будем считать, что мы друг друга поняли. Разрешите пожелать вам счастливого пути.

Учитель растерянно заблеял, член исполкома запыхтел, как паровоз на подъеме. Я протянул матросу револьвер и лимонку, тот ошарашенно посмотрел на меня и бросился догонять своих подстрекателей.

Теперь многое для меня стало очевидным. Осталось нащупать самое важное звено: связь исполкома с сынками бежавших купцов. Бывший поручик Кочергин устраивал в своем доме, по соседству со штабом, частые попойки; и командир конного отряда Раевский не раз гулял у него до первых петухов. Вероятно, и кто-то из офицеров штаба пользуется гостеприимством купеческого сынка, но бездоказательно подозревать кого-нибудь было не в моих правилах. Опереться на местную партийную организацию, без шумихи, очень осмотрительно собирать факты, а затем единственно верным ударом прихлопнуть врага — вот, пожалуй, самый разумный план действий.

4

Но жизнь редко катится по намеченной колее. Даже разбитый штабной автомобиль, на котором я спешу из Брянска в Карачев, и тот вдруг срывается колесами с дороги, судорожно подпрыгивает на закаменелых кочках. Я подлетаю на сиденье, крепко хватаюсь за спинку. Только что меня вызывали в Брянск на переговоры с Калугой: наш город не имеет прямой связи с главным командованием. Член Военного совета телеграфировал мне, что военрук Сытин выдвинут экспертом в комиссию, ведущую переговоры с петлюровским правительством. Как бы ни воспринял Сытин назначение, мне от этого не легче. Все начинать с начала, и, быть может, с военруком, который заметит только мою молодость. Но это еще ничего. Я боялся другого, боялся, что вдруг открою в Сытине не врага, не друга, а человека равнодушного. Теперь Павел Павлович может собирать чемоданы и не думать даже о заявлении немецкого командования.

Заявление это передали в штаб перед самым вызовом моим на брянский телеграф. Написано оно было чистейшим русским языком на лощеной бумаге, но строчки запрыгали и смешались перед моими глазами, листок потемнел, будто облитый чернилами. На нейтральной зоне, в районе пропускного пункта, банда красноармейцев зверски грабит мирных беженцев, которым разрешено перейти через временную границу.

— Фальшивка или в самом деле? — спросил я Сытина.