Мир оранжевой акварелью - [21]

— Рудик?.. Это кто? — профессионально прицелилась я к девичьему овалу. Ида поправила теперь прядь, подхваченную порывом ветра:

— Это — мой жених. У нас в сентябре свадьба. Рудик очень умный. Правда, он пока — помощник настоятеля нашего прихода, но Отец Франчезо готовит его себе на смену.

— Понятно…

— А еще Рудик…

— Вот так и улыбайся.

— Хо-ро-шо… А еще у него много разных книг. Он мне их раньше вслух читал. Когда мы…

— На берегу озера загорали?

— Не-ет… Зоя.

— Что?

— А вот мне интересно… Каково это, быть «эхом»?

— Кем… быть? — оторвала я взгляд от работы.

Ида сменила одухотворенную улыбку на смущенную:

— У нас так называют тех, кто носит в себе отголоски древней силы. Мне почему интересно: я такое свечение, как у тебя, всего второй раз у людей вижу. Один раз в Белице, у совсем старой монны. А сейчас — твое.

— Свечение?.. А я вот свечений не вижу, — теперь уже, отчего-то смутилась я сама. — А ты, значит…

— По ветви отца. Его прабабка была магом-целительницей, — качнув головой, пояснила девушка. — А про наше озеро… Я тебе о книгах Рудика говорила. Среди них была и не совсем его — из церкви. Там про историю нашей деревни с самого начала. Ее ведь, четыреста восемьдесят лет назад, клан бенов основал.

— Клан кого?

— Бенанданти. Они через Крабью бухту, по реке сюда зашли. Да так и остались — уж больно им место понравилось. Только, сначала бенам пришлось выжить отсюда племя древнего народа накейо[13].

— Понятно. А причем здесь озеро?

— Так у них, у накейо, там на берегу, храм был. Как раз на месте заброшенной сейчас мельницы. Наши местные стороной то озеро огибают. Говорят, его до сих пор дух этой земли стережет.

— А ты сама? — засунула я в рот кончик карандаша.

— Я? — самоуверенно расплылась Ида в улыбке. — Я же — почти маг. Купалась и много раз. Со мной только девчонки и ходят.

— И что? Видела духа-охранителя?

— Неа. Но, я точно знаю, кто он — наш покойный мельник.

— И откуда такая уверенность? По свечению определила?

— Нет. Я его при жизни ни разу не встречала — он задолго до меня умер. Да только, знаешь что? Рудик говорит, в приходской книге про него ни слова нет. Там за четыреста восемьдесят лет отмечены все поколения жителей Кверчи, а его нет. Хоть он и местным считается, а мельницу заложили через три года после основания деревни.

— Ну-у, мало ли… — надула я щеки. — Может он, просто в церковь вашу не ходил? Поэтому там про него запись и отсутствует.

— Да моя прабабка по отцу и бабка тоже туда не показывались. Однако про них в книге о-очень подробно прописано: до пациентов и их болячек. И еще, знаешь, что? Я тебе сказала, что свечение, как у тебя, второй раз в жизни вижу… у людей. Однако над развалинами нашей мельницы я точно такое же лицезрею очень часто. И не я одна. Отец тоже, — авторитетно прищурилась Ида вдаль. Где, поверх высоких олив в садах темнело у границы гор маленькое озеро. Правда, самого «источника» свечения отсюда, с пригорка, видно не было. Да я бы все равно его не разглядела. А поэтому…

— Та-ак… Лицо — в пол оборота и улыбку обратно.

— Это как?

— Ру-дик… Вот, молодец. Все остальное — позже…

Продолжить позже у нас с Идой как-то не получилось. И сначала причиной тому стал, возникший из калитки Зача. Однако сам процесс рисования он ускорил значительно. Потом нас на пару потащили по местным «сырным святыням», активно живописуя весь ритуал превращения створоженного молока (хотя, створоженье, это тоже — ритуал) в божественно вкусный результат. Очень, конечно, познавательно, но, «чародейство» вкуса после увиденных чанов и прессов сразу в трубу сыроварни улетучилось. В результате, к концу экскурсии я уже откровенно зевала. Идина же угольная макушка торчала из-за изгороди рядом с совсем другой — чуть светлее и гораздо кучерявее.

— Рудольф, — с крыльца прищурилась туда же довольная мать и обернулась к нам. — Вот бы всем так повезло… Вам как стелить то?

— Раздельно, — дуэтом выдали мы, а потом так же слаженно, но, в разные стороны, хмыкнули… Повезет, конечно. Но, не в этот раз…

Хотя, почему в жизни всегда должно везти? Это, наверное, расслабляет. И, наверное, вредно для справедливой самооценки. Вот набожная Люса, например, сопящая сейчас через комнату от меня, если б ее спросили про хроническое везение, обязательно сказала: «Господь испытывает на прочность лишь тех, кого любит». Значит, везение, получается, от его «нелюбви»? Или от того, что до этого слишком долго было наоборот?.. Да и как вообще понять: повезло тебе сейчас или ты просто жизнелюб?.. А, может…

— А может, я, все-таки, сегодня усну?.. О-о-о…

Из распахнутого настежь окна вид на дома внизу и по-деревенски широкие улицы, располагал как раз к полноценному покою. Это вам не шумный портовый Канделверди, где круглыми сутками переливается жизнь. Она лишь краски меняет: днем — солнечно-синие, ночью — красно-зеленые. Здесь же сейчас властвовала одна холодная молчаливая луна. Не особо усердствуя в освещении (а для кого?), она лишь вскользь обозначила границы ночной яви. И только озеро за деревней было отмечено особой честью светила — в его глади луна отражалась. Я прищурилась старательно, обводя взглядом темные далекие берега, но, как и прежде, безрезультатно — мельницу так и не разглядела. Мне лишь на миг показалось, что луна в зеркале озера, вдруг, качнулась. А, может, это меня «повело»? Ведь, давно уже спать пора… Я, зевнув, развернулась от окна к белеющей в темени комнаты постели… Спать. А то: везет, не везет. Вот же дура… А Зача, наверное, дрыхнет давно. Да и что я все с Зачей?.. Наверное, потому что мне с ним хорошо… И как же хорошо то…… Ба-бах!