Мир не в фокусе - [35]

Однако для того, чтобы нахваливать достоинства мелкой торговли, момент был явно не подходящий, и, оставив свои знания при себе, я вернулся к нашим баранам. «Ну так, в этом фильме, о чем там на самом деле речь?» — отбросил я все семантические предосторожности. Изрядно наклюкавшийся диалектик уже не был столь щепетилен и после некоторого раздумья, созерцая бутылки, выставленные в ряд позади стойки бара, подтянув к переносице оправу и глубже засадив стеклышко очков в глазницу, выпалил, что на самом деле он трахает там девчонку. Мы уже приложились к бутылке белого, и мои эстетические концепции стали значительно шире, так что, налив себе еще рюмочку и разом ее опрокинув, разумеется, чересчур поспешно, поскольку с приступом кашля отрыгнул немного, я согласился, что идея эта просто гениальная и непонятно, почему об этом не подумали раньше.

Наичестнейшим образом мой оппонент возразил, что думали уже и такое кино обычно называют порно, тут он резко взмахнул рукой, словно отмел всякую возможность перепутать одно с другим, а заодно стряхнул сигаретный пепел со стола: ничегошеньки у них нет общего. «Еще бы… Конечно, нет, мне бы и в голову не пришло их спутать. Ну а в сущности, что там происходит?» — «Ну, парень и девчонка… Да чего уж тут особенно объяснять?» — сказал он, подливая мне. Действительно, чего уж тут, все и без того ясно. Надо быть просто извращенным ревизионистом, чтобы поставить на одну доску сутенерство и творчество. «А в кадре они оба, то есть ты и?..» — «Подружка», — отрезал он уклончиво.

«Извини», — я, должно быть, слишком резко вскочил, поскольку стул мой с грохотом опрокинулся, а вместе с ним упал и я сам. Мне никак не удавалось встать на ноги, и мадам Жаннет, придя на подмогу, подхватила меня под руку, выговаривая мужу, что давно твердила про этот колченогий стул. Решительно, меня все лучше и лучше понимали, и жизнь не казалась мне уже такой тяжкой. Справедливость была восстановлена, а ключи опять были у меня в руках. На этот раз я никак не мог справиться с замочной скважиной. С ней, верно, кто-то напортачил, потому как невозможно было вставить в нее ключ, и после нескольких безуспешных попыток я уже собирался отдать его и просто дергать за кольцо. Но тут вмешался месье Луи и на все мои замечания отвечал, что и не подумает что бы то ни было менять, что так все и будет до самой его пенсии и, открывая дверь, добавил, чтобы я без колебаний звал его, если мне станет плохо.

Вернувшись, я обнаружил очередную бутылку с белой целлулоидной этикеткой на горлышке, на которой забавными готическими буковками было выведено: «Мюскаде». Немаловажное уточнение, особенно, если учесть, что месье Луи, пользуясь неограниченной свободой за своей стойкой, мог нацедить туда чего угодно, а мы уже были настолько хороши, что и всем-то премного довольны. Но при виде дополнительного испытания и Жифа, распластавшегося на ядовито-красном столе, меня затошнило и, даже не извинившись, я рванул за ключом, впрочем, расторопно-предупредительный бармен, опасаясь, конечно, за пол, усыпанный опилками, опередил меня и не мешкая широко распахнул дверь. Благодаря этому крохотному выигрышу во времени я добрался до надлежащего места, где из меня без усилия и вышло почти все то, что мы употребили ранее. «Мне уже лучше», — сказал я Жифу, обеспокоенному моим бледным видом. И чтобы закрыть тему, добавил, что в университетской столовой еда не всегда свежая, мясо бывает порченым, к тому же, со мной случались такие неприятности и в Сен-Косме, и тут мой приятель перебил меня, веко его приподнялось, и что-то тускло мелькнуло во взгляде: «Сен-Косм? Я учился там в шестом…»

Тотчас, несмотря на туман, сгустившийся перед моими глазами, меня осенило: это стеклышко в глазу… Ну, у кого же еще, как не у него? «Жиф, ты — Жиф». А Жиф: «Давненько меня так не звали». — «Как же тогда?» — «Жорж-Ив». — «Да ты что! Ведь этого и выговорить нельзя, нет-нет, не заливай мне, для меня ты всегда будешь Жифом, невероятным Жифом, единственным, кто мог отправиться к старенькой медсестре, которая от всех немочей пользовала обычно аспирином, и сказать ей: „Сестра, у меня болит член“. — „Член чего?“ — переспрашивала усатая старушка, не разбиравшаяся ни в анатомии, ни в кулинарии, и трое или четверо ребят, ожидавших своей очереди, закусывали губы, чтобы не разразиться хохотом. А человечек в асимметричных очках невозмутимо подтверждал: „Член, сестра“». Жиф: «Неужели я это делал?» — «Конечно, Жиф, еще бы… Как об этом можно забыть? Мы так редко могли посмеяться в отместку за все унижения, которые сыпались на нас, а это было так смело, рисково, с выдумкой… Но я думаю: твой фильм… Весь фильм в этом и был, нам всего по двенадцать лет, а дело уже в шляпе, все сыграно, и нечего больше прибавить». Но Жиф охладил мой детерминизм: «Только не говори мне, что потом я оттрахал бабульку».

Жиф — целый и невредимый, сам себе голова. Но как ему удалось пройти через все эти годы, одному, совсем одному, потому что гораздо более, чем всеми его скандальными выходками, мы были поражены одиночеством круглого сироты, этим чудовищно-уродливым клеймом гражданского состояния, — а ты знаешь, что в следующем году после того, как тебя перевели, я вполовину хлебнул такого же одиночества? Отец привез меня в Сен-Косм накануне первого моего учебного года и оставил одного прямо посреди прогулочного дворика (все ученики были уже в сборе, и в первую же ночь, когда потушили свет и в дортуаре отовсюду слышались приглушенные, в подушку выплакиваемые слезы, маленький Жиф, закутавшись в простыню, ходил среди кроватей, словно приведение, и, хотя занятия еще не начались, его поставили в угол на колени), но перед тем, как скрыться за дверью консьержки, этот рослый седой человек в последний раз оборачивается ко мне (ты, может, помнишь? — да нет, с чего бы ему помнить это?), в последний раз машет мне рукой, а на следующий год уходит навсегда. Я хотел бы, чтобы меня правильно поняли: не в новую жизнь, например, к другой женщине, он умирает, внезапно умирает на следующий день после Рождества, — а ты знаешь, что я часто о тебе думал? Я говорил себе: твои дела не так уж и плохи, а вот у Жифа вообще никого нет, он совсем один, однако не жалуется, не хнычет, полон энергии.