Мир не меч - [44]

– Нам нужен кто-то из хранителей памяти, – говорит Кира. – Тех, кто может рассказать о войне за верхние вуали.

Блеклое недоразумение уходит обратно в стену.

– Это зомби, что ли?

– Нет, – смеется Кира. – Он не хотел тебя пугать своим истинным видом, а как выглядят люди – давно забыл.

– Тьфу ты, – тоже начинаю смеяться я. – Лучше бы уж показался как есть, а то я и впрямь испугалась. Старейшины тоже так выглядят? Или как их там – хранители?

– Не знаю, сама увидишь.

Я ожидаю увидеть что-нибудь экзотическое – хоть чудовище, хоть химеру, на худой конец – такого же голема, как предыдущий, но хранитель оказывается растрепанного вида юнцом в рваных джинсах и майке с фломастером намалеванным пацификом. Длинные волосы собраны в хвост. Не хватает только бисерных фенечек на руках – а то был бы юный хиппи. На обычного тенника он похож, как я на оглоеда.

– Привет, Кира, привет, Тэри. Мне сказали, вам понадобились старые сплетни? – обаятельно улыбается он.

Я удивляюсь, откуда он знает мое имя. Впрочем, на то он и особо мудрый тенник.

– Да, – кивает Кира. – Не мог бы ты рассказать о том, кто во время войны за верхние вуали использовал Пустоту как оружие?

Хранитель недоверчиво щурит на него длинные серо-зеленые глаза.

– А сам, что ли, не в курсе?

Кира отчетливо напрягается – я сижу вплотную к нему и чувствую это. Интересное кино. Кажется, сейчас я услышу что-то интересное. Например, об истинном возрасте Киры и его участии в тех легендарных событиях. Но нет – оба просто смотрят друг на друга, потом Кира расслабляется.

– Да нет, не в курсе, – лениво говорит он. – Расскажи нам.

– Как, всю биографию? – Хранитель очень хорош собой и знает, как этим пользоваться. У него прекрасная, искренняя и теплая улыбка, симпатичная физиономия. Когда он задерживает на мне взгляд, делается так хорошо, словно я нежусь под первым весенним солнышком. Несмотря на хипповый вид, у него весьма крепкие руки, и он кажется скорее борцом-восточником, чем мирным пацифистом. Судя по развитости мускулатуры, врезать этот пацифист может не слабо.

Хочется погладить его по плечу, почувствовать, как перекатываются мускулы под кожей.

Тенник ловит мою мысль еще до того, как я успеваю одернуть себя, жмурится. У него зеленовато-серые совершенно человеческие глаза, длинные темные ресницы. По краю радужки – черные точки. Странно, я так хорошо вижу его лицо, а он стоит шагах в двух от нас.

– Нет, всю биографию не надо. – В голосе Киры льдинками колется едва уловимая неприязнь. – Только то, как это для Города было.

Хранитель бросает на Киру острый взгляд, на мгновение становясь резким и совсем не обаятельным. Что-то между ними происходит, едва заметное противостояние – но почему, отчего? Мне трудно понять, в чем дело, – может быть, в прежних, неизвестных мне отношениях этих двух?

– Могу показать, – улыбается хранитель. – Только вот тебе, Тэри… ты, наверное, не увидишь и половины.

– Я постараюсь.

– Ну, давай попробуем… – Он садится на пол, вклинивается между нами – Кира кривится, но подвигается.

Хранитель берет меня за руку – пальцы у него жесткие, сильные, и шершавые. Прикосновение слишком интимно – кончики пальцев пробегают от моего запястья к фалангам, потом обратно. Кира негромко кашляет, но хранитель только усмехается и уже крепко берет мою ладонь, сплетая наши пальцы.

Сначала я действительно не вижу ничего, только ощущаю тепло и легкое возбуждение. Но потом все же начинаю улавливать картинку. Восприятие тенников очень сильно отличается от нашего, и мне трудно понять, что за мешанину цветных нитей и призрачных силуэтов домов показывает мне хранитель. Это его картина Города – яркие пятна, спирали, сплетения узоров и мозаик. И в самой сердцевине пульсирует грязно-серый комок, амеба, выпускающая тонкие ложноножки и сжимающаяся вновь. Этим все для меня и ограничивается – остается надеяться, что Кира увидел больше и разъяснит остальное.

Хранитель отпускает мою руку, теперь они смотрят с Кирой вдвоем, а я просто сижу, поджав ноги, и любуюсь обоими. Очень разные и все же похожие – оба красивы по-своему. Хранитель куда ярче, обаятельнее, красота его броская и яркая. Кира гораздо строже, тоньше, пожалуй, аристократичнее. По обоим никогда не скажешь, что живут они долго и знают много, – два типичных молодых раздолбая, ни больше ни меньше. Видимо, длинные бороды, морщинистые лица и прочие атрибуты мудрости нынче не в моде.

Наконец оба встряхиваются. Первый взгляд Кира бросает на меня, точнее – на меня и хранителя. В желтых глазах – настороженность и, пожалуй, ревность. Опять – уже второй раз я сталкиваюсь с этим его чувством и каждый раз не знаю, как реагировать. Мы ничего не обещали друг другу, разве что верить в искренность своих чувств. Но все остальное – уж не обидеться ли мне на то, что его слава героя-любовника оказалась мне знакома куда раньше самого Киры. Пес побери, мы же взрослые… люди, да. И тенники тоже.

– А сейчас я хочу рассказать вам одну легенду. Рассказать, а не показать, – говорит хранитель. – Слушайте.

Вначале не было ничего, лишь три реки текли в безмолвии пустоты, три потока, чьи струи не смешивались между собой, и текли они по кругу, хотя и простирались русла рек из бесконечности в бесконечность. И не было времени; и некому было сказать, сколько так длилось. Но восстали из вод трое, и началось бытие, и дан был отсчет течению лет. Трое, что вышли из вод, не знали ни миров, ни законов – сами они были законом, и каждый сотворял желанием своим миры, дороги и то, что вокруг дорог. Так появились дороги вдоль берегов великих рек. И каждый называл созданное – так появились слова. И устали трое друг от друга, и положили новый закон: да будет живое помимо трех. И стало живое, подобное своим творцам и отличное от них. И наделены были все умением создавать живое, а на берегах рек места хватало всем, ибо текут они из бесконечности в бесконечность.