Мир на Востоке - [97]

Помимо всего прочего, он с тоской думал о жаре, стоявшей сейчас в Берлине: если уж на озере, где с водной глади дул освежающий ветерок, было сущее пекло, то что говорить про раскаленный город? Смущала Мюнца и перспектива безрадостного вечера в опустевшей квартире. Что он, что Лисси, хоть и прожили в Берлине уже два года, чувствовали себя чужими в этом городе, никак не могли сродниться с ним. Он казался им, привыкшим к провинции с ее простыми нравами, каким-то амбициозным, холодным. Угнетающе действовали бесчисленные развалины, вымирающие по вечерам улицы… А может, дело вовсе не в городе как таковом, а в его жителях? Во всяком случае, по сей день ни с кем из берлинцев их не связывала тесная дружба, но что хуже — никто ее, по-видимому, и не искал. От таких же, как они, приезжих, они слышали те же сетования. Но почему бы им самим не образовать свой круг? Для Мюнца это было загадкой. Все их с Лисси попытки сколотить вокруг себя компанию из новоиспеченных берлинцев кончились ничем. Казалось, все они жили по некоему неписаному закону: на работе друг от друга никаких секретов (служебных, понятно), после работы же, то есть после пяти, когда запирались сейфы и опечатывались комнаты, — ты меня не знаешь, я тебя не знаю. Насколько все иначе было в Галле, в бытность его главным редактором «Вархайт»! Независимо от постов и должностей никто не чурался друг друга, дня не проходило, чтобы Мюнц не встретился за пределами кабинета с кем-нибудь из своих друзей — с Францем Бюргманом, первым секретарем, с заведующим экономическим отделом, с директором местного театра, с Вилли — начальником народной полиции округа и Вилли — художником, с Юргеном и Вольфгангом — игроками национальной сборной по футболу. С одними Мюнц ходил на охоту, с другими беседовал о литературе и искусстве, с третьими сидел в пивной и играл в скат…

Понятно, события в Айзенштадте не прошли мимо его внимания, хоть он и узнал о них лишь, так сказать, по долгу службы, состоявшей, в частности, в том, чтобы быть в курсе всего того, о чем пишет пресса страны. Он физически не мог просмотреть все газеты, потому распределял их чтение среди сотрудников, но дорогую его сердцу «Вархайт» читал сам, от корки до корки. Душой он по-прежнему был там, в Галле. Перед глазами у него вставали завод низкошахтных печей, Грицене… Какое это было время! Вспоминая о нем, он становился сентиментален. Из болотного железняка и бурого угля, какого нет нигде больше в мире, удалось сотворить высококачественный металл, и в этом чуде техники была частичка его, Мюнца, труда. Как же теперь он должен относиться к разыгравшимся там событиям? Секретарь парткома (о чем, правда, в газетах не сообщалось) пытался покончить жизнь самоубийством и, хоть его удалось спасти, стал абсолютным инвалидом… Один из его бывших коллег по газете, также отдыхавший на Хафельском озере и наслышанный об этой истории, охотно поделился тем, что знал: Кюнау — дурак, неврастеник. То лез вперед, то тянул назад. Попал в водоворот, ну и пошел ко дну. В последнее время превратился совсем уж в посмешище, ни одного дела не мог довести до конца, застрелиться и то не сумел… Мюнца передернуло от этих слов. Он никак не ожидал от своего собеседника такого беспардонного цинизма, и хотя отнес его высказывание на счет алкоголя (они сидели в кафе и потягивали коньяк), тем не менее еще долго потом испытывал неприязнь к этому человеку. Поняв по выражению лица Мюнца, что сказал явно не то, журналист попытался выкрутиться: «Собственно, я только передаю чужие слова, конкретно — Люттера, который и начал в газете кампанию против методов руководства на металлургическом комбинате. А я-то что, моя сфера — это вопросы культуры…» «Ладно уж, не оправдывайся», — отмахнулся тогда Мюнц.

Теперь же, направляясь к месту своей работы, в Берлин, он решил непременно взять подшивку «Вархайт» и прочитать, что же такое понаписал Люттер.

У Красной ратуши они повернули в сторону площади Маркса и Энгельса и переехали мост через Шпрее, откуда уже виднелось здание Центрального Комитета. Когда они остановились у подъезда, Мюнц поблагодарил водителя и попрощался, но тот ответил, что получил указание ждать его.

Странно, подумал Мюнц, зачем меня ждать, когда вроде бы никаких других дел не намечается? Возьму пакет, и все… Однако на праздные размышления времени не было. Лифт медленно вознес Мюнца наверх. Его заинтригованность тем, что это за пакет такой, ради которого понадобилось отзывать его из отпуска, росла с каждой минутой.

Он без стука вошел в комнату, номер которой был ему сообщен по телефону. Уже в подъезде, проходя мимо часового, он почувствовал, что атмосфера здесь как-то неуловимо изменилась. Проверка документов, что ли, стала строже?

— Мог бы и постучать, товарищ.

— Спешил, не хотел терять ни секунды, — усмехнулся Мюнц.

В первое мгновение он ощутил некоторое разочарование. Вместо пакета, о котором шла речь в телефонном разговоре, ему протянули обыкновенный почтовый конверт, разве что перевязанный красной ленточкой и запечатанный сургучом.

Он взял конверт и прочел: СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО, ВСКРЫТЬ ЛИЧНО! Далее была указана дата и время, когда ему надлежало сломать сургуч: ноль-ноль часов, ноль-ноль минут.