Мир на Востоке - [85]

Нет, на покой он еще не собирается, охотно рассказывал он Ульрике, хотя ему скоро семьдесят стукнет. Теперь уж сын хозяйством заправляет, они, правда, сейчас в кооператив вступили, и его даже в правление выбрали — нуждаются в его советах, он ведь всегда образцовым хозяином считался. А если честно говорить, то он еще весной подумывал о том, не бросить ли все и не отправиться ли на Запад счастья искать. Ох, как тяжело было! Эти сорвиголовы из кооператива «Красный петух» — сейчас название сменили, «Рассвет» называется, — заклеймили его как врага. А ему просто жаль было с наследством, с землей расставаться. Нет, теперь он ни о чем не жалеет. Да и совет Мюнца тоже свою роль сыграл. Слышала она про такого? Он ведь сейчас в Берлине, можно сказать, на самом верху, а в конце войны Зибенлен прятал его от нацистов. И вот однажды Мюнц, когда в этих краях оказался, навестил его, и они откровенно побеседовали о перспективах, если Ульрика, конечно, понимает, о чем идет речь…

— Ладно, начинку для кровяной я сам замешаю, это не для нежных женских ручек. — Ульрика хотела было возразить, но он не дал ей рта раскрыть. — Значит, мясо и жир помельче рубите, а язык крупнее… Да, меняются времена… Еще недавно прямо так и подмывало все кооперативные амбары поджечь, а теперь вот сам в правлении сидишь, сын в бригадирах, за каждым колоском следит…

Моосшвамм был готов к приходу Ахима, даже ожидал его с нетерпением, чтобы высказать ему свое копившееся еще с рождества раздражение по поводу партизанских выходок его матери. Ахим явился, но в сопровождении какого-то незнакомого парня — из-под ворота рабочего халата выглядывали серебряные петлицы.

— Ты что, солдата с собой привел?

— Это же брат Эриха Хёльсфарта.

— Что ты! Ну и ну! Дай-ка, парень, на тебя поглядеть. Сними свой маскхалат. А что означает буква «С» на погонах?

— Офицерское училище.

— Значит, скоро в лейтенанты?

— Через два с половиной года.

И тут Моосшвамм не удержался:

— Я, конечно, вам никаких военных секретов не выдам, но ты, Ахим, все-таки прочистил бы своей матери мозги.

— Почему? Что она такое натворила?

— Ты разве ничего не знаешь? Она просто помешалась на этой дороге, нелегально собрание созвала, всю партию осрамила. А ты ведь тоже член партии, Ахим.

— Разве она не права? Не нужна разве поселку новая дорога?

— Как? И ты туда же?

— Да, — заявил Бернд, которого за завтраком уже успели просветить, — наша народная армия это начинание поддерживает. Мы уже обязались и помощь оказать. Наши саперы скоро технику подгонят и в два счета вам тут дорогу проложат. Это будет подготовка к будущим маневрам.

Моосшвамм прикусил язык. Он недоверчиво поглядывал то на одного, то на другого, не зная, чему и верить, но уважение к военной форме все-таки победило.

— Конечно, если армия… — растерянно пробормотал он.

Ахим с трудом сдерживал смех, а когда они отошли подальше от дома, разразился громким хохотом.

— Ну, ты даешь! Где так мастерски врать выучился?

— Это же только военная хитрость. Можно сказать, азбука солдата.

Дома они повеселили своим рассказом Ханну.

— Так и надо, — говорила она, поглядывая на Функе, который крутился у нее во дворе, стараясь всем помочь в надежде отведать свежей свинины, — если у товарищей коммунистов у самих смелости не хватает, надо нам с божьей помощью и с помощью армии за дело браться.

Ханна не знала, чем ей заняться в общей суматохе. Увидев, что она вернулась из магазина, навстречу ей с громким криком выбежала Юлия.

— Бабушка, бабушка, иди скорей, — тянула ее малышка за руку, — пока тебя не было, тут колбасу делали. А потом я свой волос в микроскоп смотрела, он, оказывается, толстый, как палец.

Ханна была явно растрогана тем, как бурно приветствовала ее внучка. Она привязалась к девочке и, конечно, чаще навещала бы сына в Айзенштадте, если бы у нее сложились получше отношения с невесткой. Бабушка и внучка обнялись и поцеловались.

— Посмотри, мое солнышко, — Ханна старалась не переходить на диалект, потому что Юлия тогда плохо ее понимала, а Ульрика делала недовольное лицо, — что я тебе принесла. — Она с трудом открыла вечно заедавший замок своей старой сумки и достала три коробочки шоколадного драже, которое особенно нравилось Юлии. — Мясо и колбаса — это не для такой сластены, как ты, моя мышка. Только все сразу не съедай, животик заболит.

Кто-то вспомнил про Франка Люттера. Его ждали с утра, но он так и не появился. Эрих явно обиделся, он придавал этой встрече большое значение. Он ведь не просто так пригласил Франка, а чтобы покончить со всеми обидами, с отчуждением, которое возникло между ними.

— Ну и черт с ним! — сердился Эрих. — Не хочет — и не надо. Если сейчас появится, ей-богу, одни только кости получит.

— Зря ты так сердишься, — возразил Ахим.

— А ты вечно всех миришь!

— Просто ты понятия не имеешь, как бывает в газете. Стоит главному редактору прийти в плохое настроение или какой-нибудь срочный материал понадобится, так про самого себя забудешь, не только про приглашение.

Услышав фамилию Люттера, Ханна прислушалась к их разговору, а поняв, в чем дело, уже не могла сдержаться.

— Знаешь, что я тебе скажу, — набросилась она на Хёльсфарта, — пока я еще здесь хозяйка и сама решаю, кто ко мне может во двор зайти, а кто нет. Этот человек моего порога не переступит. Или я сама уйду. Пойду к Лизхен Битткау, она тоже вдова. Нет у него сердца, у вашего Люттера, простых людей он не слушает. За что он меня в газете опозорил?