Мир на Востоке - [54]

— Я не понимаю, к чему весь этот разговор?

— К тому, чтобы вы в будущем не носили в школу подобных юбок.

— Мне мой костюм нравится. И я не понимаю, почему преподаватель в школе должен одеваться, как… — «как старая калоша», хотела сказать Ульрика, но, взглянув на методистку, прикусила язык. — Не должен красиво и модно одеваться, — докончила она.

— Но тогда носите разрез не с правой, а с левой стороны. В таком случае, когда вы поднимете руку, для того чтобы писать на доске, ваша нога не обнажится.

Ульрике хотелось громко рассмеяться в лицо этой зануде, но она сдержалась и спросила, прикидываясь дурочкой:

— А вы не могли бы мне показать, как это получится?

Почему она не смолчала? Ее упрямство, насмешливые слова повлекли за собой целую лавину упреков в кабинетах у начальства и на педсоветах, и при этом был уже совершенно забыт ничтожный повод, вызвавший такую бурю, — разрез на юбке.

Теперь Ульрика даже начала жалеть, что не была покладистой и любезной, как примерная ученица, не извинилась перед методисткой, не поблагодарила за материнскую заботу. В таком случае никакого скандала бы не произошло, педсоветы не длились бы так долго и у директора не прибавилось бы новых морщин на и без того вечно наморщенном лбу. Пусть бы ученики видели в ней не привлекательную женщину, а некое бесполое существо, все их внимание было бы сосредоточено исключительно на учебе, и она могла бы служить образцом преподавателя. Разве не это внушали ей некоторые коллеги в искреннем желании помочь? Ведь в школе относились к ней неплохо, у нее даже появились друзья. Однако, когда тучи над ней сгустились, большинство отвернулись от нее, а когда ей объявили выговор, то тем двоим, кто до последнего защищал ее, поставили на вид.

Конечно, методистка не простила ей насмешки. После этого она, само собой разумеется, обнаружила много ошибок в методике, отметила вызывающий тон и нежелание признать свои недостатки во время обсуждения урока. Все это было сообщено школьному советнику в отдел народного образования.

Тот, услыхав ее фамилию, тотчас вспомнил, что с этой преподавательницей уже были какие-то неприятности. Подняли дело. Ага, отказывается проводить дополнительные занятия с детьми из рабочих семей… Отстаивает теорию способностей. В Галле уволилась из школы в середине учебного года, поставив тем самым школу в тяжелое положение. А теперь еще и это. Возникает целый комплекс серьезных педагогических ошибок.

Честно говоря, у Ульрики слегка сосало под ложечкой, когда она шла к вызвавшему ее школьному советнику.

Глубоко утонувший в кресле за письменным столом человек в ответ на ее приветствие лишь слегка приподнялся. Он очень вежливо предложил ей сесть и даже спросил, не выпьет ли она вместе с ним чаю.

Ульрика попыталась коротко описать ему свой урок, подчеркивая, что не согласна с критическими замечаниями методистки. Это несправедливо — обвинять ее в том, что класс на уроке не работал: может, была лишь какая-то секунда, когда внимание учеников рассеялось.

Школьный советник, улыбнувшись, протестующе махнул рукой:

— Оставим это. — И заговорил о теории способностей.

И тут, вероятно, Ульрика совершила свою вторую ошибку, потому что ответила слишком раздраженно и агрессивно:

— Не я предала республику и бежала на Запад, а тот самый инспектор, который обвинял меня в протаскивании буржуазных теорий.

— Допустим, — согласился школьный советник. — Может быть, вы и правы.

Внезапно он отъехал от стола, и Ульрика увидела, что это инвалидное кресло на колесиках, школьный советник был парализован. Как она потом узнала, это было последствие пыток, которым его подвергали нацисты.

Подъехав к ней, он сказал:

— Видите ли, верность того или иного учения не опровергается тем, что кто-то предал его. Возьмите Галилео Галилея. Он опроверг учение Коперника, и все же истиной осталось то, что Земля вращается вокруг Солнца, а не наоборот. Поэтому и для нас вопрос не стоит о том или ином ренегате. Важен не конкретный чиновник, важен принцип.

И хотя теперь Ульрика понимала, что этот школьный советник, вероятно, не принадлежит к числу демагогов и спекулянтов, как тот инспектор, однако не сумела найти верного тона и сказала довольно резко:

— Мне очень жаль. Но и для меня тоже важен именно принцип.

Ульрика почувствовала, что попала в западню. Как сделать, чтобы тебя поняли, если даже этот, по-видимому, честный человек тебе не доверяет? Вечерами она придумывала самые убедительные слова, самые точные аргументы, но, когда на собраниях становилась мишенью для критики, они мгновенно улетучивались из головы. Ульрика чувствовала себя как перед судом инквизиции. И пусть ее противники говорили увереннее, сыпали научными и политическими терминами, это отнюдь не было доказательством их правоты.

Ульрика понимала, что конфликт давно вышел за рамки чисто педагогических проблем. Теперь все дело было в ней, и только в ней. Они хотели сломить ее, заставить признать свои ошибки. Говорить «да», когда она хотела сказать «нет». Значит, она должна была лицемерить. Значит, нельзя ей было оставаться искренней. И разве могли ученики вырасти людьми с твердым и сильным характером, если учителя не воспитывали их собственным примером, если поступали вопреки своим убеждениям только ради того, чтобы их оставили в покое? Нет, она так не могла. Для нее важнее всего была абсолютная честность. В этом был ее принцип. И она будет отстаивать его так же твердо, как некогда Джордано Бруно отстаивал свои убеждения.