Мир меняющие. Один лишь миг. Книга 2 - [88]

долго, разговаривать не получалось — слова и звуки исчезали, как только их произносили.

Получалось довольно забавно — вроде и говоришь, а из горла ничего не извлекается. Шевелишь

губами и все. После нескольких попыток угомонился даже Вальд, хирдманн и ведьма не были

столь настойчивы, им хватило и пары не произнесенных фраз. Попытались общаться при помощи

знаков или мимики — тоже не судьба. Руки не поднимались, их словно тянуло быть лишь

сцепленными друг с другом и не более того. Гримасы разглаживались, лицевые мышцы не

слушались. Пришлось смириться, лететь сквозь это нечто и ничто с постными минами, молча.

Вальд глазел по сторонам, пока не наткнулся на взгляд Янины. И замер. И глаза в глаза, и нет ни

сил, ни желания, чтобы отвести взгляд. Астроном тонул в ярком жемчужно-сером сиянии глаз,

особенно ярком среди окружавшего их полумрака. Между ними словно протянулась яркая

жемчужно-серая нить, связывая их, отделяя от всего остального. Хирдманн затаил дыхание, он,

убийца, похититель жизней, впервые разглядел нечто прекрасное в живом. До сих пор его

беспокоила только красота оружия, прелесть изящно воплощенного убийства, верно подобранная

линия допроса — так чтобы допрашиваемый сознавался, по капле теряя жизнь, и принося

удовольствие Олафу. Служение Всемогущему, жизнь для Всемогущего, все — для Всемогущего...

Но, оказывалось, Всемогущий — это не все, это вовсе не весь мир. Например, эти вот ребятишки.

Вейлин теперь знал про клан астрономов, узнал, какие они. Ребятишки эти, достойны друг друга и

достойны счастья и покоя. Но нет же, идут куда-то, ползут, оставляя на пройденных дорогах

лохмотья содранной собственной кожи и лужицы пролитой крови. Идут туда, где не был еще никто

из смертных Зории. Лишь потому, что один астроном пообещал другому, что придет на помощь. Ну

147

14

и потому, что жертва — это мать. Хирдманн не знал своей матери, и не знал, между детьми и

родителями могут существовать какие-то особые отношения. В жилище хирдманнов не было

разделения на сыновей и отцов. Все дети были общими и если кто-то был ленив или слаб — то

шпыняли его все.

Хирдманн решил быть с ребятишками до самого конца, его разбирало столь несвойственное

ранее любопытство — что за хронилища такие, и, узнав, что кроме Олафа, могут быть и иные

божества, очень хотелось бы встретиться с этими самыми божествами. Особенно с пресловутым

Хроном. Наслушавшись от син — Хрон то, Хрон се, Хрон всемогущ и велик, хирдманн хотел бы

помериться силами с ним, во славу Олафа, конечно. Хотя и память о самом Всемогущем Олафе

постепенно стиралась, иногда приходилось вспоминать, кто это и почему столь важно помнить об

этом...

Падение закончилось неожиданно. Хотя да, куда-то и когда упасть они были должны, но это

случилось как-то резко. Летели, летели, и бааах — уже валяются среди мешанины пепла, пыли и

каменных обломков. Лежат и обливаются потом от подступившей жары, которая сначала

показалась истинным блаженством — особенно при воспоминаниях о холоде и снеге Второго

круга, но через миг уже превратилась почти в нестерпимую пытку. Очень хотелось пить. Вальд

откашлялся, пытаясь заговорить — со всех сторон послышалось многоголосое эхо. Янина шикнула

на него, и отовсюду раздалось шиканье, постепенно стихающее, переходящее в шипение. Путники

затихли и долго лежали без движения, дожидаясь, пока наступит тишина. Но тишина не наступала,

шипение отдалилось, становясь едва слышным, а потом вернулось, превратившись в ритмичное

постукивание, словно где-то недалеко в горах кто-то бросал камешки: тук, тишина, потом словно

два камня полетело — тук, тук, снова тихо; а потом часто-часто — тук, тук, тук — целая горсть

камешков. Становилось все жарче, ни одного светила не было видно в блекло-сером небе. Парило,

как перед грозой, становилось уж совсем невмоготу лежать на острых горячих камнях среди

мелкой пыли, вызывающей неумолимое желание чихнуть. И наступил тот миг, когда пришлось

встать — дальнейшее лежание, казалось, приведет к каким-нибудь совсем уж необратимым

последствиям. Резко поднявшись, путники не учли последствий: ни полет сквозь багрово-черное

нечто, ни дальнейшее падение, ни долгое лежание — и чуть было снова не попадали в пыль.

Удержались, лишь вцепившись друг в друга. Перед глазами плыло, в глотках пересохло, ноги

дрожали, лишь руки, закостенев, исправно справлялись со своей задачей — держаться. Каменный

перестук, наконец, стих, и Янина одними губами прошептала: «Я иду первая, потом хирдманн,

потом Вальд — тихо-тихо, след в след». Пошагали, выбрались из каменного крошева. Огляделись

— окружающая местность была на редкость безрадостной. Каменистая пустыня, кое-где торчали

доживающие последние деньки чахлые кустики скрюченных неизвестных деревьев. Значит и вода

должна быть — только найти надо, да не побояться напиться.