Мир, который рядом - [21]

На следующий день адвокат запросил первую часть, а прокурор вторую. Все-таки прокурор настаивал на том, что я скинхед и хулиган, и что избивал Солдатова с особой жестокостью. Общими стараниями приговорили меня за нанесение тяжких телесных повреждений с особой жестокостью из хулиганских побуждений на почве национальной неприязни на срок шесть лет и шесть месяцев в колонии общего режима по статье 111-й части второй.

  Сука прокурор все-таки выжал из всего этого последнее, так как по вердикту о снисхождении мне нельзя было дать больше шести лет  восьми месяцев. Он, кстати, этот срок и запрашивал. Только режим еще строгий просил.

  «Да и хер с ним! Осталось пять с половиной, еще вся жизнь впереди. Придется сидеть. И как бы вы, твари Мусорские, надо мной не издевались, я останусь человеком. И через эти пять с половиной лет все равно устрою свою жизнь. А вы сдохнете в своей мусарне. А если случится государственный переворот, а он случится, то вас за ваши поступки повесят на фонарных столбах, властелины херовы. Ебал я вас всех в рот!»

  «Теперь я настоящий зек, - думал я по пути на тюрьму, - никогда не представлял, что я стану зеком. Вот ведь угораздило! Может касатку написать? И что изменится? Нет, наверное, не стоит. Лучше уехать на зону и как можно быстрее взять этот срок. Что мне даст кассационная жалоба? С одной стороны, дело могут пересмотреть, и есть шанс вернуться домой. С другой – могут замутить так, что другая коллегия присяжных признает меня виновным в убийстве, и тогда кранты! Так что лучше не рисковать».

  Вообще на СИЗО многие писали касатки после приговора. Писали, в основном, не из-за надежды на смягчение приговора, а для того, чтобы потянуть время. Ведь, пока рассмотрят жалобу, уходит несколько месяцев, и есть возможность как можно дольше продержаться на СИЗО. Срок-то все равно идет. Но меня жизнь в СИЗО не очень радовала, и хотелось хоть как-то поменять обстановку.

  «Раз уж попал в этот переплет, то надо и на зону посмотреть, как там люди живут».

  В камере постоянно не хватало свежего воздуха и возможности свободного передвижения. Я мечтал о том, чтобы можно было просто посидеть на улице, покурить и походить взад-вперед. Этого на Капотне мы были лишены, поэтому хотелось в зону.

  - Ну что, Юрок? – не успел я зайти в хату, как на меня накинулся с вопросами Колян. – Сколько впаяли?

  - Пятнадцать!

  - Ни хуя! Сурово, но все же лучше, чем двадцать. Да, попал ты, братан, лихо.

  - Да шучу я, шесть с половиной.

  - Да ну?

  - Бля буду.

  - Ну молодец! – обрадовался мой семейник. – Во дает! А, пацаны? Юрок с такой прошарки сорвался, а! Шесть с половиной в Облсуде получить! Да оттуда меньше, чем с червонцем, никто не возвращался! Бля, Юрок, ты – суточник.

  Суточниками, вообще-то, называют людей, наказанных за административные правонарушения, срок которых не превышает 15 суток. Но ввиду того, что сидел я в основном с убийцами и рецидивистами, мой срок не укладывался в общепринятые здесь рамки. Мне даже погоняло дали Суточник. И когда в хату заезжал кто-то новый, ему рассказывали о том, как я за мокруху получил всего-навсего шесть с половиной лет. От этого всеобщего настроя хаты я и сам непроизвольно внушил себе, что мой срок совсем маленький, что его можно, как говорят, на одной ноге простоять, и даже радовался этому. Однако я глубоко ошибался, но об этом позже.

  Зная, что меня вскоре должны этапировать, я стал собираться в зону. Откладывал себе потихоньку чай, сигареты, обменивал свои вещи на шмотки черного цвета и слушал советы бывалого Кольки.

X

Через две недели ко мне приехала мать. Свиданка здесь была не такая, как в Серпухове. Кабинок было всего четыре, а народ туда заводили сразу человек по десять. С вольной стороны стояла толпа родителей. И вот в этой суматохе приходилось вырывать друг у друга телефонную трубку, чтобы пообщаться с матерью.

  Мать настаивала на том, чтобы я написал жалобу. Я же старался объяснить ей, что это может плохо кончиться. Мама до сих пор не верила, что меня осудили по-настоящему, и постоянно твердила, что «как же так можно посадить за то, что ты не совершал?» Я же, стараясь не упускать из рук завоеванную трубку, пытался объяснить, что мне надо привезти для этапа.

  - Мамуль, мне фуфайка нужна, ботинки теплые. Вещи вольные больше не передавай. Теперь все только черное должно быть. Кружку алюминиевую, ложку привези.

  Мать не хотела верить в то, что меня скоро увезут.

  - Мама, не плачь, пожалуйста. У нас не так уж плохо все получилось, могло быть и намного хуже.

  - Но ведь это не ты, сынок, его убивал. За что же нам такое испытание?

  Тяжело встречаться с матерью, когда ты сидишь в заточении. Вроде, когда не видишь ее долго, сильно скучаешь и ждешь встречи. А как повидаешься, посмотришь в заплаканные глаза, прочувствуешь всем сердцем ее душевную боль и обиду за то, что у нее отняли самое лучшее в жизни, и так хреново становится. Думаешь: увезли бы куда-нибудь далеко-далеко, чтобы мама не могла приехать. Так легче. Может, читатель и скажет, что это жестоко, но, поверьте, чем дальше друг от друга, тем легче.