Мир, который построил Хантингтон и в котором живём все мы. Парадоксы консервативного поворота в России - [12]

).

Моё предположение состоит в том, что Ильин важен для российской правящей элиты в первую очередь не как политический, но как моральный философ. Ильин в качестве источника патриотических цитат для стенгазет путинских ведомств вторичен, но уникален как автор самой последовательной этической легитимации существующего сегодня в России порядка вещей. Согласно учению Ильина, к субстанциальному Добру, божественной «силе очевидности», причастен, вне зависимости от своих личных мотивов, каждый элемент этой системы – тюремный надзиратель, полицейский, прокурор или генерал ФСБ. Репрессии и произвол для каждого из них сегодня оправдываются не через прогрессистское понимание неумолимой логики истории (как это было во времена сталинского террора), но представляют циклическое воспроизводство вечного морального долга воина перед лицом наступающего зла. И так как сегодня силовики являются принципиальной составляющей современной политической и экономической власти в России, их корпоративная мораль в значительной степени оккупирует место здравого смысла для общества, выстраивая подобие практики культурной гегемонии.

Эта конструкция, конечно, не предполагает, что российские бюрократы и полицейские должны постоянно перечитывать тексты Ивана Ильина. Скорее, моральная концепция Ильина создаёт стиль мысли, фрагменты которого, отрываясь от непосредственного источника, воспроизводятся в их сознании как оправдание и искупление непосредственных действий. Философ насилия в своей эпохе

В 1925 году Иван Ильин, проживавший в Германии (после высылки на знаменитом «философском пароходе»), публикует книгу «О сопротивлении злу силой»^[27]. Этот текст представляет собой завершённую моральную философию авторитарного православного государства, в котором практически достигается единство духовного и политического. Такое единство для Ильина является трагическим, так как государство, являясь «органом Добра», не только не тождественно этому Добру, но и требует постоянного применения силы, пыток и казней. Это трагическое противоречие определяет и личный путь православного воина, и общее содержание эпохи.

Ильин создаёт свою версию оправдания насилия в десятилетие, когда борьба красных и белых, революции и контрреволюции, покидает национальные границы России и становится глобальной – «европейской гражданской вой ной», согласно известному определению Эрнста Нольте^[28]. Сторона Ильина в этой вой не чётко определена – это «белые воины», носители «православной рыцарской традиции», на которых возложена тяжесть государственной необходимости в эпоху, когда само государство и определяемое им единство общества утеряны. Эта утрата является, прежде всего, результатом нравственного упадка, основа которого – в «моральном гедонизме» русского образованного класса, забвения цели ради чистоты средств. Прежние законы, которые прежде обеспечивали превосходство Добра над Злом, разрушены, и в свои права теперь вступает стоящая выше закона сокрушающая сила Любви.

Задача, которая стоит перед этой силой – не только государственно- политическая, но и духовная: победа истинного христианства над мнимым, пацифистским, безвольным, сознательно или неосознанно потворствующим Злу. Именно поэтому в центре критики Ильина находится учение Льва Толстого о непротивлении злу силой. Толстовство, казалось бы утратившее свои позиции к середине 1920-х годов, представляет опасность в своей сути – как идея нравственной автономии личности. Эта идея превращается в книге Ильина фактически в синоним индивидуалистической «негативной свободы», принцип либеральной демократии, бессильный перед наступающим злом.

В этом отношении Ильина стоит рассматривать как одного из мыслителей эпохи, сосредоточенных на переосмыслении роли насилия – таких, как Владимир Ленин, Жорж Сорель, Карл Шмитт или Вальтер Беньямин. Это утверждение, конечно, требует отдельного анализа, но стоит отметить, что понимание насилия Ильиным вполне соответствует тому, что Беньямин определял как «мифическое», т. е. восстанавливающее власть по ту сторону логики права^[29].

О Добре и Зле

Стоит определиться с содержанием этих принципиальных для Ильина категорий. Итак, зло является внутренней духовной склонностью каждого человека, имеющей исключительно личный, произвольный характер. Его развитие в душе протекает незаметно, и лишь постепенно находит выражение через внешние поступки. Проблема в том, что и эти поступки не могут быть опознаны самим человеком как злые, но, напротив, чаще рассматриваются как проявление и расширение границ индивидуальной свободы от принуждения и контроля. Это чистое господство произвольного через «тело», которое «точно выражает и верно передаёт его душу во всём её бессознательном состоянии»^[30]. Если Добро осознанно, то Зло бессознательно, оно узнаётся окружающими, но остаётся невидимым для самого злодея.

Необходима постоянная работа над собой, чтобы возвыситься над произвольностью своей личности и обратиться к «объективному совершенству», способностью измерять своё «жизненное содержание мерой её подлинной божественности (истинности, прекрасности, правоты, любовности, героизма)». Подавление произвольного в пользу объективного и подлинного требует проявления воли, укрепления «стен индивидуального Кремля, в построении которых состоит духовное воспитание человека».