Мир Калевалы - [36]

Фантаст некоторое время стоял в воде по щиколотку, содрогаясь. Потом углубился по то место, о котором когда-то старшина Басков из фильма «А зори здесь тихие» сказал своим девчонкам-зенитчицам: «Вам по пояс будет».

А потом с ревом нырнул.

Когда же вынырнул, ему уже не было холодно.

Минут пять все трое плавали, наслаждаясь ладожской водицей.

Потом, по возможности, помылись.

И наконец вылезли на берег.

Фантаст немедленно закурил и обернулся полотенцем.

Некоторое время он смотрел на воду, а потом заорал:

– Ка-а-а-айф!

– Еще бы не кайф! – сказала Прозаик. – И чего ты так сопротивлялся? И чего мы тебя раньше не уговорили? Столько радости потеряли!

– Потому что я – идиот, – сказал Фантаст. – И вы хороши, ребята! Потому что не смогли мне объяснить, что я – идиот! Последний идиот!

– Зато теперь будем купаться до конца фестиваля, – сказал Критик. – Лишь бы погода не испортилась!

– Она не испортится, – убежденно заявила Прозаик. – Она просто не имеет права испортиться.

– Вот только… – Фантаст продолжал задумчиво смотреть на воду. – Вот только когда я нырнул, мне показалось, что меня поцеловала рыба.

– И мне так показалось, – ответил Критик, вытираясь полотенцем.

Прозаик ничего не сказала и отправилась в кусты – менять купальник на блузку и юбку.

И только потом уже, вернувшись, шепнула Фантасту:

– Я думала, это ты в воде провел мне рукой по губам. Думала, заигрываешь. Только не поняла, зачем по губам…

Фантаст помотал головой, складывая полотенце:

– Нет, я до тебя не дотрогивался. Я метрах в пяти позади находился. Ты же быстрее плаваешь.

– Да, теперь понимаю. Странно!.. Айв самом деле, будто рыба поцеловала.

– Наверное, это такое воздействие холодной воды на разогретый организм.

– Наверное…

Все трое направились в лагерь, на очередное мероприятие фестиваля.

* * *

– Вы знаете, ребята, – сказала Прозаик, – а ведь я просто влюбилась в Карелию. И, несмотря на все эти бытовые неудобства, обязательно приеду на фестиваль в будущем году.

Критик и Фантаст промолчали, скрывая от Прозаика, что чувствуют то же самое.

Они стояли в тени огромной березы, дожидаясь маршрутки, которая должна была увезти «столичных штучек» домой, в Питер.

* * *

Сидящий внутри березового ствола леший Вяйне, местная сущность Тапио, легко читал их мысли. Потом он впервые за тысячу лет открыл ментальную связь с Ахти и передал мысленное сообщение:

– Твой поцелуй любви сработал. Володя будет доволен.

– А я и не сомневался, – ответило божество воды.

* * *

Когда маршрутка пересекла границу Карелии и углубилась в просторы Ленобласти, солнышко скрылось за тучами и пошел дождь.

– Погода была как по заказу, – улыбнулась Прозаик. – Будто местные боги услышали наши молитвы.

Критик и Фантаст промолчали, но по их физиономиям было видно, что они полностью согласны с прозаиком.

Калевальская брусника

Владимир Симаков

(Санкт-Петербург)

Непорочная Марьятта жарким пламенем объята,

И поди-ка объясни-ка, где, когда и почему

У красавицы Марьятты не задерживались сваты,

Но зачем тогда Марьятта баньку просит на дому?

Ах ты, ягода-брусника, по размеру невелика,

Отчего же ты смутила душу ясную ее?

Ишь, распрыгалась какая, взор прекрасной привлекая

И, заботы накликая, изменила бытие!

Разозлились люди сами: не дают Марьятте бани,

Обвиняют деву зряшно за брусничкины грехи.

Темный хлев в лесу сосновом показался домом новым,

Ей лошадка надышала, отдохнувши от сохи.

Кто бы знал тогда на сходе, что при всем честном народе

Двухнедельный вдруг младенец рунопевцу даст отвод

За его слова иные и деяния былые:

Вяйнемёйнен посрамленный в челне новом уплывет.

Ах ты, ягода-брусника, что наделала, скажи-ка?

Ведь на этом Калевала прекратила свой разбег.

Сохранилась только малость – чудо-кантеле осталось,

Лишь серебряные струны, песня звонкая – навек.

Яблоня на карельском перешейке

Владимир Скворцов

(Санкт-Петербург)

Мне пришло одно желанье,

Я одну задумал думу

Быть готовым к песнопению

Калевала

На хуторе финском, вся покалечена,

с черной безлиственной головой

прячет плоды свои яблоня-женщина

в хрупкой единственной ветке живой

Все мы пребудем в объятиях осени…

Пусть посмеется судьба надо мной,

только бы люди меня не забросили

так же, как яблоню с веткой одной…

Рождение надежды

Тайсто Сумманен

(Петрозаводск)

Жизнь далекая наших пращуров,

Голод, холод и нищета.

Темнота вековая, давящая —

словно каменная плита.

Стужа злая. Декабрь безжалостный.

Вьюга зверем в ночи ревет.

Дети стихли – им не до шалостей.

Неулыбчив девичий рот.

И мужчины сидят в молчании,

грустно головы опустив.

Жены начали причитания —

замогильный плывет мотив.

И послушав их плач украдкою,

обратился певец ко всем:

«Жизнь без хлеба, конечно, не сладкая.

Без надежды – не жизнь совсем.

Плач – для слабых лишь утешение,

а для сильных опора – песнь.

Так начнем же, мой друг, песнопение.

Хлеба нет, ну а песня есть!»

Сели друг против друга. За руки

Взялись крепко – ладонь в ладонь.

Принялись как за дело жаркое,

чтобы в душах разжечь огонь.

О былинном далеком времени

повели они сказа нить

и о силе той, что от бремени

может каждого освободить.

Они пели про Сампо волшебное —

О людской вековечной мечте.

В пору темную, время бесхлебное

стали нужными песни те.