Мир хижинам, война дворцам - [167]

Пот заливал Авксентию глаза. Его трясла лихорадка. Во рту пересохло. Голова гудела. Сердце стучало молотом.

— Люди! — кричал Авксентий не помня себя. — Не будем, людоньки, слушать временного генерала Корнилова!..

— Долой Временное правительство! — послышался возглас. Это Гречка кричал с поля.

Перед глазами Авксентия плыли лица — бледные, онемевшие, смутные, точно сквозь кисею. Только лицо Григора Омельяненко не плыло, а прыгало на месте — злое, страшное, с разинутым ртом.

Григор кричал:

— Не слушайте его, люди! Провокатор он, а не от Центральной рады! Его немецкие шпионы подослали!..

Это и была та, капля, что переполнила чашу. Такого Авксентий стерпеть не мог. Тихий и смирный, и на собаку никогда не крикнет, Авксентий осмелился вдруг поднять голос на Григора.

— Ты мне таких слов не говори, каин! — взбеленился он. — А то я тебя и ударить ногу. Ты, живоглот, весь народ проглотить хочешь.

Авксентий и впрямь ударил бы, но соседи схватили его за руку, оттащили и Григора, чтоб не допустить драки. Поднялся шум. Уже Тимофей Гречка бежал, размахивая косой. Подбежали и другие косари. Только австрийцы стояли на месте.

Унтер суетился, кричал, хватался за грудь, где когда-то висел полицейский свисток, а теперь был только шнур от солдатского нагана.

Григор вырывался из рук, грозясь убить Нечипорука, а в Центральную раду, самому Грушевскому, написать прошение, чтоб выгнали Нечипорука из делегатов, потому как он продался большевикам, тут одна теперь власть — власть Центральной рады, потому — автономия!

Гречка кричал:

— А раз автономия, так сами себе и напишем закон! О земле селянам! Объявляю автономию Украины от Временного правительства.

Григор, как ни был зол, а захохотал:

— Без тебя объявлена — “универсалом” Центральной рады! И нет от Центральной рады такого закона, чтоб на автономной Украине грабить землю у кого она есть! И не будет! Центральная рада собственность уважает!

Гречка вышел из себя:

— Тогда автономию от автономной Украины объявляю! Коли Рада тоже народу земли не дает, так пускай будет тут наша самостоятельная бородянская республика!

— Авксентий президентом поставите? — развеселились хозяева из Григоровой братии.

— Дядько Авксентий за народ говорит! — закричали на них из толпы, — А хотя бы и в президенты: не хуже будет твоего Керенского…

Гречка схватил Омельяненко за грудь и стал трясти.

— Заберите этого разбойника! — хрипел Григор.

— К стенке его, паразита! — хрипел и Гречка.

Все кричали, все волновались.

6

Только Максим Велигура не вмешивался в кутерьму. Он продолжал косить — белая копна на его голове с каждым взмахом взлетала и снова падала. Коса его уже выбелилась о стерню и сверкала под солнцем. Прокос врезался в поле широкой полосой.

Унтер свистка не нащупал, но нащупал шнур от кобуры, выхватил наган и выстрелил в воздух.

Выстрел хлестнул как бич, и у людей сразу точно языки отнялись. Умолк Григор, осекся Гречка, молчал Авксентий.

В тишине унтер охрипшим голосом подал команду:

— От-де-ле-ние!

Он крикнул “товсь”, — и двое или трое бородатых ополченцев послушно вскинули винтовки на руку. Остальные растерянно топтались на месте, но винтовки на руку не взяли.

Но тут подбежали экономические — а там кроме девчат было и несколько хлопцев — и сразу схватили ополченцев за руки: и тех, кто поднял винтовки, и тех, кто держал их у ноги.

Тишины как не бывало. Снова поднялся крик. Унтер топал ногами. Ополченцы сами протягивали винтовки — нате, берите! И экономические брали.

А Гречка звал:

— Становись на поле, народ! Все давайте станем! И к машинам станем! Выкосим все поле! И развезем по хатам! Пускай генерал Корнилов голым задом на стерню сядет! Контра! За что мы, люди, боролись? За что кровь проливали?..

И народ становился.

Капрал Олексюк подошел к вспотевшему, тяжело дышащему Авксентию и отрапортовал, приложив два пальца к козырьку кепи:

— Пан товарищ! Докладываю как члену Центральной рады! — Он говорил серьезно, даже торжественно, но вдруг улыбнулся и закончил весело: — Народ погнал нас с поля, так что команда пленных уходит назад, в казарму!

Он не стал ждать ответа, сделал четко “на месте кругом” и скомандовал своим:

— До служби! Пзір!

Обрадованные австрийцы вмиг построились на дороге по четыре в ряд и подравнялись.

Капрал Олексюк снова подал команду, колонна австрийцев дала ногу и двинулись за село, в экономию, где находилась их казарма. Косы они положили на плечи, острием вниз, и лезвия, синие, так и не выбеленные стерней, тускло поблескивали под высоко поднявшимся солнцем.

Капрал скомандовал в третий раз, и австрийцы запели свою любимую — и грустную и веселую — песню: “Зажурились галичанки”.

Были среди ста двадцати и чехи, и словаки, и словенцы, и сербы, и хорваты, и поляки; даже два венгра-гонведа и один немец-кирасир прибились к этой группе на этапном пункте. Но больше всего было здесь галичан из украинского легиона, и потому песни в команде пелись, как всегда, украинские.

Хто ж нас поцілує в уста малинові,

Карі оченята, чорні брови…

Стражники-бородачи поплелись следом.

— Ружья, ружья возьмите! — кричали им из толпы.

И хлопцы догоняли ополченцев и совали им в руки оружие, — ведь записано оно за каждым под личным номером, и отвечать пришлось бы людям перед начальством, ежели что…