Мир - [6]

И вот Нильс заиграл старый спрингар[16]… именно тот, под который Энок и Хьестина танцевали в Рамстаде двадцать лет назад. Энок поднялся и вышел, он хотел «немного освежиться». Он стоял в коридоре и с восторгом смотрел на танцующих; потом вышел на крыльцо и долго слушал, как поёт скрипка.

Так ли уж грешно играть на скрипке? Нет, если играть так, как Нильс. Танец звенел и гремел по всему дому. И танцующие плясали с таким задором, будто так и было положено. Парни уже скидывали рубахи; девушки так раскраснелись и разгорячились, что аж сияли… Дурачество, чертовщина, — танцевать на краю бездны…

Люди сновали туда-сюда; куда ни повернись, — болтовня, хохот, песни и гам. Один юнга из города исполнял новую песню, которую все должны были выучить. Жила-была одна девушка в Англии; она была неслыханно богата:

Её го-одовые дохо-оды

Соста-авили тысяч шестьсо-от…

К ней посватался матрос; и у неё не хватило ума отказать; отец её ни о чём не беспокоился, это было неразумно с его стороны и привело к большим затруднениям. Но матрос набрался наглости и прямо высказал всё богатому папаше; глупо, полагал он, верить во власть богатства и золота; ему, матросу, всегда хватало на жизнь; в конце концов, всё земное — прах и суета, и ты не заберёшь своё богатство на тот свет, ибо —

Ничего не получишь в тот день,

Когда в землю тебя закопают!

…Ужасно, как они могли так плясать и петь, дурачась и напиваясь. Ни одной даже самой пустяковой мысли в голове…

В этот момент Энока сильно качнуло. Сам виноват, надо держаться, чтоб не упасть с каменных ступенек. Тут он вздрогнул, так что голова тотчас прояснилась. Энок осознал, насколько он был пьян.

Страх охватил Энока. Прочь, прочь из этой обители греха… Он заковылял, тяжело ступая, по узкой тропинке в сторону дома, и даже не посмел вернуться за шляпой.

Это был мир земной, мирские страсти. Пьяницы и развратники с воплями слонялись туда-сюда по дороге в ад; дьявол плясал вокруг них и хохотал; скрипка трещала в такт; шум от диких криков заполнял небо; спасайтесь, спасайтесь, пока не поздно! «Боже! Не призывай меня, покуда я грешен!»

Энок спасся за задней дверью, зажёг в комнате лучину и торопливо забрался в постель. Когда Анна вернулась домой, он лежал и спал, бледный и вспотевший, с «Духовным союзом молящихся»[17] в руках.

IV

Нет. Если дьяволу представится случай обольстить тебя, не смей думать, что он промедлит! — это может случиться и сегодня.

Был «кисельный день»[18]. Свадебная компания собиралась «на двор» к соседям, и Энок также должен был принимать гостей, хотел он того или нет. Да уж, когда он надеялся держаться в стороне от греха, — грех настиг его. И сегодня было ещё хуже, поскольку сегодня он устраивал гулянку. Он сделается кухмейстером дьявола, будет сам грешить и введёт во грех остальных, за этими делами ему некогда будет думать о душе, а Господу, как обычно, придётся ждать его раскаяния до завтра.

Мастер на все руки, мастер на все руки. Всегда «завтра» и никогда — «сегодня»; о Боге думать в последнюю очередь, а об остальном — прежде всего…

Но мог ли он нарушить обычай? Энок сидел на кровати в одном белье, минут пять разглядывая свой носок: нарушить обычай?

Нет, так он тоже не мог. Люди поймут это неверно. Они подумают, что Энок поступил так из жадности. Жил он неплохо, на свадьбу явился, но отказать, когда пришла его очередь принимать гостей… Ха-ха, обратиться в праведную веру посреди свадебного веселья, чтоб сэкономить на застолье; нет уж; он не отвертится; значит, будь что будет!

Энок потряс губами и взял себя в руки. Он натянул носок, потом штаны, заглушил крик совести и решил: пусть будет так! Никогда Анна не видела его таким странным, как в то утро.

День выдался малоприятный. В свадебном доме компания приняла по первой, потом все вместе с музыкантом отправились сперва к Эноку, затем к Перу; пили и пили, пока не развеселились как следует. После этого толпу опять понесло к месту свадьбы, и когда наконец-то покончили с «киселём», все были так пьяны, что наперебой горланили песни.

Это был сплошной шум и гам, без меры и без удержу. Компания веселилась в кромешном чаду, с криками и воплями, с песнями и улюлюканьем; каждый тянул своё на свой лад, и в итоге получалась полная бессмыслица; женские и девичьи крики врывались в общий гул; те, кто хотел что-то сказать, должны были кричать что есть мочи. В комнате гремел танец, там шумели и топали так, что трясся весь дом; слышались «Хо!» и «Хей!», и завывающие крики; скрипка визжала и пищала изо всех сил, но её почти не слышали — скрипач был так пьян, что уже клевал носом.

Все двери были нараспашку, и в доме стояла сплошная завеса от потных испарений и табачного дыма. Сальные свечи в подсвечниках и в старинных латунных щитах, подвешенных на стену, еле мерцали в спёртом воздухе, как будто во сне. Всё крутилось в полумраке и полубреду. Толпа перетекала туда-сюда, взад-вперёд, шатаясь, путаясь, грозя кулаками; старые недруги висли друг у друга на шее, а старые друзья сцеплялись и дрались; хохот, выкрики и дерзкая ругань хрипели в общем шуме — как-никак, свадьба, праздник, все веселились и радовались, забыв о повседневных заботах; в такой день люди могли почувствовать себя свободно.