Мир фурблов - [6]

Но судьба вновь дает мне шанс: спасти жизнь человеческую и разорвать подписанный кровью договор. Когда-то я такой шанс упустил. Что будет теперь?

Ночью меня мучили кошмары. Всколыхнулись воспоминания из прошлой жизни. И не был я больше зэком номер такой-то по кличке Рабинович, а был я Сергеем Аркадьевичем Рябининым, доктором медицинских наук, старшим научным сотрудником лаборатории «Ф».

То, что изучать фурблов опасно, я знал с самого начала. И убеждал себя, что готов на подвиг ради советской науки. Но лишь впоследствии понял, что опасно по-настоящему, — знание, идущее в разрез со стереотипами. Знание, разрушающее легенды о злобных монстрах из передовицы «Правды». Нет, слишком много в них было человеческого, в искалеченных душах и нечеловеческих телах…

На первый взгляд Алиса была классической русалкой. Правда, хвост у нее был не рыбий, а дельфиний, да и волос, которые можно было бы расчесывать, сидя на прибрежных скалях, не имелось в наличии. Но разве это главное?

О ее человеческой ипостаси я знал очень мало — из сухих строк досье, присланного Конторой. Алиса Камышова, дочь врага народа Камышова (узбекский шпион и диверсант), сама враг народа, входила в антисоветский молодежный кружок (читали Солженицына и Кабакова, пели Высоцкого и Цоя), во время следствия заболела фурблом, передана Институту для экспериментальных исследований.

Мне никогда не забыть этот кошмар — мерное гудение мотора, опускающего клетку в бассейн, и нечеловеческий визг, доносящийся изнутри. Она билась о прутья, глодала их зубами, а сама уже начала извергать потоки клейковины — не менее прочной в воде, чем на воздухе. Эти минуты мне показались вечностью.

Конечно, она должна была ненавидеть нас. Мы заслужили это. Но по дьявольской прихоти Природы ненависть обернулась любовью и прежде всего ко мне, главному ее мучителю. Возможно, прав был покойный академик Раппопорт (враг народа, вредитель и жидомасон) — фурблы приспосабливаются к окружающей среде. А чтобы выжить в нашей советской действительности, надо стать либо совершенным чудовищем, либо совершенной жертвой. Алиса склонялась ко второму варианту.

Я ставил над ней эксперименты, о которых вам лучше не знать. «Потерпи, — говорил я. — Будет совсем не больно.» Она улыбалась в ответ. А было больно. И очень больно. Нечеловечески больно. Иногда мне хотелось, чтобы она умерла и этот кошмар прекратился. Но она жила. И я писал в отчетах о невероятных способностях фурблов к регенерации.

В свободное время мы часто переглядывались через стекло, и время от времени я, не в силах побороть искушение, входил в ее маленький мирок, залезал в бассейн, и мы с упоением занимались тем, что многие называют любовью.

Я тешил себя пошлой мыслью, что невероятное наслаждение, испытываемое Алисой при наших свиданиях (благодаря особенностям ее физиологии), хоть как-то искупает мою вину.

Но всему приходит конец. Директора Института разоблачили как эстонского националиста и агента ЦРУ, и в нашем учреждении началась большая чистка. Словно из прорвавшейся канализации хлынули доносы. Советские ученые шли в ногу с эпохой!

Однажды меня вызвали на ковер. В кабинете директора наряду с его бывшим заместителем, дорвавшимся наконец до власти, молчаливо присутствовали двое в штатском из Конторы. В том, кто здесь режиссер, не было никаких сомнений.

— Ты что же это…, - кричал на меня, брызгая слюной, новый директор, — змею на груди пригрел? С фурблихой спутался?! Родину советскую на… променял!

Меня даже не уволили. Я ходил по коридорам Института, и люди шарахались от меня как от чумного. К Алисе больше не пускали. А через несколько дней я увидел ее изуродованный труп на свалке. Рядом стояли двое Конторских и разговаривали:

— Ну что, успел попользоваться?

— Ага. Страстная была, стерва.

Не помня себя, я бросился на них…

Ночь взорвалась хаосом звуков и огней. Возвращаясь из кошмара снов в кошмар реальности, я не сразу смог отличить одно от другого.

— Что происходит?

— А… его знает!

Треск автоматных очередей, дикие крики и ругань, гаснущие в огненных искрах прожектора, мятущиеся тени, топот ног… Побег? Восстание? Война? Нет! Из темноты раздавался многоголосый вой и я узнал эти звуки, не человеческие и не звериные. Кому, как не мне, знать их? Разве не этот вой разносился по подземным этажам Института, напоминая закоренелым атеистам о вечных муках Ада? Но тогда в этих звуках были боль и страдание, а сейчас — торжество и ярость.

Фурбл вошел в наш барак и остановился, принюхиваясь. Густая шерсть серебрилась в лучах Луны, глаза светились зеленым огнем, над головой торчали два выроста — уши? рога? а может, щупальца? Мне он сразу напомнил Анубиса, египетского бога смерти.

В наступившей от ужаса тишине раздавался хрип Пророка:

— Зверь, которого я видел, был подобен барсу; ноги у него как у медведя, а пасть у него — как пасть у льва; и дал ему дракон силу свою…

— Заткнись, мясо! — неожиданно глубоким басом рявкнул фурбл и добавил ни к селу ни к городу: — Страна рабов. Снизу доверху все рабы…

Мы согласно молчали.

— Отдавайте нашего, — приказал гость.

— Да, забирайте, пожалуйста, гражданин начальник! — вдруг залебезил Борода. — Мы о нем заботились, никому не выдали, для вас берегли. Пусть растет большой и сильный, как вы… Вот он, друг любезный, как огурчик…