Я помню, как он появился в нашем бараке — тщедушный, но гордый в своем мученичестве. Помню его первую фразу:
— Добрый день, господа.
Ответом ему был смех: какие из нас господа! Господа теперь в Париже… или в Нью-Йорке… или на Канарах. В общем, далеко — те, кто успел вовремя смыться из медвежьих объятий Родины.
— Здорово, мил человек, — начал знакомство Борода в обычной своей манере. — Как тебя звать-величать?
— Муравьев Николай Иванович.
— Ну, Муравьем будешь. А меня вот Бородой кличут. Давай к нам, расскажи, за что попал сюда.
— За правду, — блеснул глазами новичок.
— За правду! — хохотнул Борода. — Правда-то, брат, она у каждого своя. Газета ведь тоже «Правдой» зовется, да только не всякий ею подотрется. Ты конкретно расскажи, что да как. Не боись, мы здесь все политические.
Новичок с подозрением глядел на Бороду. Честно говоря, тот был не слишком похож на политического. По общему негласному мнению нашего барака, он действительно попал сюда по ошибке.
— Товарищ Первый — фурбл! — выпалил Муравей.
— Это почему же?
— Есть свидетели… И потом, разве может человек сотворить такое со своей страной? Со своим народом?
— Старая песня, — вздохнул Борода. — Этак у нас всю дорогу одни фурблы и были. Вот при Бориске было: свобода! Товару густо, а в кармане пусто. И Сашка потом чего накуролесил… Да ты тогда еще под стол пешком ходил, не помнишь ни фига… Скучная у тебя правда.
— Вот Второй — точно фурбл, — вступил в разговор Соловей с одной из своих любимых баек. Он полагал, что найдет благодарного слушателя. — Ростом маленький, без волос, а зубищи — во! Приводят, значит, к нему на допрос врага народа. Второй рычит: «Колись, гнида, а то съем!» Тот не верит. Тогда этот гад ему палец — ать! И хрумкает. Второй — ать! Все на левой руке, чтобы, значит, правой-то враг признание мог подписывать. А ежели этот крокодил разойдется, то и всю руку до плеча откусит, потом за ноги принимается. Кровища вокруг течет, а он: гы-гу-га! Смеется не по-человечески. Или вот приводят к нему бабу…
Меня заранее перекосило от предстоящего описания интимной жизни Второго, которая была якобы известна Соловью во всех тошнотворных подробностях, но тут вмешался Борода:
— Насчет фурблов тебе лучше Рабинович расскажет. Он жид ученый, с ними жил и мед-пиво пил.
Я заскрипел зубами.
— Ну, что молчишь, убийца в белом халате? Расскажи, как ты советских людей фурблом заражал!
— Это правда? — спросил Муравей, глядя на меня с опаской.
— Во-первых, — сказал я, садясь на нарах, — моя настоящая фамилия — Рябинин, и я даже не еврей. Во-вторых, я действительно занимался изучением фурбла в одном «ящике». В том числе проводил опыты на смертниках, которых нам поставляла Контора. В-третьих, можете быть спокойны: заразить так никого и не удалось. Фурбл не заразен. К сожалению…
— Почему — к сожалению?
— Потому что иначе мы бы нашли возбудителя и сделали бы вакцину. Или, по крайней мере, нашли бы способ предохраняться…
Борода хохотнул.
— Значит, никакого лекарства нет? Даже у американцев?
— Вы про «секретные лаборатории ЦРУ»? Когда-то и СПИД так объясняли. Нет, фурбл — не дело рук человеческих. И лекарства от него нет. Может быть, потому, что это вообще не болезнь.
— А что же?
— Кара Господня! — прохрипел из своего угла Пророк. — Ибо сказано в Откровении: «Из дыма вышла саранча на землю… И волосы у ней — как волосы у женщин, а зубы у ней как у львов… шум крыльев ее — как стук от колесниц… и в хвостах ее были жала, как у скорпионов… Царем над собою имела она ангела бездны…» Грядет Армагеддон, война последняя!
— Сколько их уже было — последних! — возразил Борода.
Пророк заткнулся. Он уже давно понял, что наши души ему не спасти, да, наверное, и не стоит.
— Так что же это такое — фурбл? — продолжал допытываться Муравей. Вероятно, этот вопрос мучил его еще на свободе.
— Давай лекцию, Рабинович! — подзадоривал меня Борода. Я понимал, что мои рассказы наряду с байками Соловья составляли одно из немногих интеллектуальных развлечений обитателей барака. Большинство попало сюда потому, что ругало власть, но собравшись вместе, скоро выяснило, что это довольно скучное занятие.
— В общем, есть одна гипотеза, — задумчиво проговорил я. Представьте себе текст, описывающий, допустим, рыбу. Потом он редактируется: что-то вычеркивается, что-то дописывается. Получается текст, описывающий, скажем, лягушку. Он тоже редактируется… И так далее, пока не дойдем до человека. Так же действует и эволюция. Девять десятых человеческой ДНК — это мусор, зачеркнутый текст. Но он все еще в нас! Теперь вдруг приходит писатель-формалист (враг народа, в натуре), которому человеческие страницы не больно-то интересны. А лезет он в старые тексты, выхватывает оттуда куски как попало и соединяет, зараза, по всем правилам языка. Рифма есть, а смысла нет. Вот так фурблы и получаются.
— Расстрелять его, гада, — подвел итог Борода. — Нечего народ формализдить! Верно я говорю?
— Я не понял, — признался Муравей. — Кто этот формалист?
— Кабы знать! Может Бог, может, Природа-матушка…
— Господь наш Иисус, — не выдержал Пророк, — смерть на кресте принял за грехи человеческие. Забыли люди Господа и во зверей обратились и нежить проклятую. Грядет Апокалипсис!
