Мир для себя - [6]

Павел кашлянул и громко сказал:

– Здравствуйте!

Пальцы на подлокотнике замерли.

– Здравствуйте! – повторил Павел. – Выключите на минутку эту трескотню, поговорим…

– Чудак, он же не понимает! – пробормотал Михайлов.

Над подлокотником поднялась сухая рука в выцветшем синем рукаве, потянулась к пульту, нажала кнопку. Стало тихо.

Кресло повернулось, и они увидели перед собой маленького, худого, очень старого человека. Он не встал, только поднял блекло-голубые глаза и долго смотрел, не разжимая провалившихся внутрь рта высохших синих губ. А потом они услышали:

– Кто вы?

Это звучало не в ушах, а прямо в мозгу.

– Телепатия, ее так… – буркнул Роберт.

– Мы – люди! – гордо заявил Павел. – Мы прилетели из далекой звездной системы. Мы хотим познать этот мир.

– Спросите. Я отвечу. А потом вы уйдете…

– Да. Потом мы уйдем, – согласился Павел.

– Но это будет нескоро. Сначала мы будем спрашивать, – твердо сказал Михайлов. – Вот главный вопрос: зачем? Зачем все это? Машины, круговорот нефти, индустрия для индустрии. Зачем? Что они все производят?

– Звуки. Каждая машина – свой звук. Вместе – радость, удовольствие, приятность.

– И все?! – у Роберта приоткрылся рот.

– Все. Звуки – самая большая радость. Наивысшее удовольствие. Лучшая приятность.

– Откуда все это взялось.

– От меня. Я сделал машины, которые добывают нефть и руду, и другие, которые их перерабатывают, и те, которые возят, и каждая звучит по-своему, а вместе – это радость.

– Но зачем?! – Роберт закусил губу.

– Чтобы были звуки. По всей планете работают машины, каждая шумит, а вместе – звуки. Радость.

– А почему машины? – вмешался Павел. Говорил он миролюбиво, с явным интересом. – Проще и красивее было бы сделать инструменты, чтобы работали от ветряков – духовые, струнные, ударные. Смычковые и щипковые, медные и деревянные…

– Люблю звуки машин. Инструменты – скучно. Давно надоело. Старое.

– А ты тоже старик, – почему-то недобрым тоном вставил Михайлов.

– Да.

– Ты умрешь? – голос Михайлова звучал скорее утвердительно, чем вопросительно.

– Да.

– А что будет со всем этим? С машинами, заводами, промыслами?

– Я умру. Мне безразлично.

– Машины умрут вместе с тобой?

– Они останутся.

– И что они будут делать?

– Добывать и сжигать нефть. И звучать. Все лучше и лучше. Они улучшаются.

– Зачем они улучшаются? – настаивал Михайлов.

– Когда-нибудь придет некто. Ему будет нравиться. Радость, удовольствие, приятность.

– А машинам? Каково им? У них ведь, у каждой, есть мозг. Хоть примитивный, но есть. А они совершенствуются.

– Жду вопроса.

– Когда-нибудь у них появится самосознание. Найдут они в такой жизни радость, удовольствие, приятность?

– Не знаю. Не думал. Безразлично. Они – машины. Они существуют только для того, чтобы были звуки. Звуки – радость.

Михайлов сцепил зубы и отвернулся. Лицо его прорезали резкие складки.

– А остальные жители? Им твоя музыка нравится? – спросил Павел.

– Здесь нет остальных жителей. И никогда не было. Я один.

– Почему ты занял эту планету? Она хорошая – чистая, здоровая. Здесь могли бы жить люди, много людей.

– Пусть. Потом. Когда я умру. Я ее не занял. Раньше ее не было. Я ее создал.

– Зачем? Для чего?

– Для себя. Чтобы жить. Чтоб были машины и издавали звуки. Вы хотите еще спрашивать?

– Нет. Тебе ничего не нужно? – спросил Павел – мягко, как у безнадежного больного.

– Новую машину, чтобы были новые звуки.

– Новую машину? А этих тебе мало?! – в голосе Михайлова сгущалась гроза. – На тебе новую!

Он рванул из кобуры бластер и полоснул лучом по стенам. Бахал разряд за разрядом, луч хлестал по пультам и щитам, кромсая и испепеляя…

– Хорошая машина. Приятные звуки. Но портит другие машины. Не годится.

– Может, вот так сгодится?… – Михайлов развернул ствол к старику.

– Стой! – ударил его снизу под руку Павел. – Ты что, ошалел. – Все равно он скоро…

Роберт несколько секунд смотрел на него остервенелым взглядом, а потом вдруг обмяк. Выдохнул, провел рукой по щеке.

– Прости, малыш. Старый я, старый… Слишком много у меня воспоминаний… – Он со второго раза засунул бластер в кобуру и долго застегивал кнопку дрожащей рукой.

– Да, ты прав. Мне осталось немного – лет триста. А почему он хотел испортить меня? – спросил старик.

– Он считает, что подло и безнравственно создавать мир для одного себя. Мир, смысл существования которого исчезает вместе с его создателем.

– Мне это непонятно, – все так же невозмутимо сказал старик.

– В том-то все и дело…

Когда вертолет уже лег на обратный курс, Павел решился заговорить:

– Ну, Роберт Сергеич, ошарашил ты меня. Ты ж его мог убить! А за что? Ну, эгоцентризм – но ведь безобидный, ни у кого ничего не отнял, и никому от него ни жарко, ни холодно…

– Прости, Павлуша, погорячился. Старый я, понимаешь? Я летать начинал еще на досветовых, в анабиозе лежал. Даже говорить не стану, в каком году родился, все равно не поверишь. Насмотрелся я на таких, пацаном еще, и не где-нибудь, а дома, на Земле…

«В прорези прицельной планки», – договорил он про себя и надолго замолчал.

Павлик, однако, долго молчать не мог, правда, хватило ума сменить тему:

– А представляешь, пройдет пара тысяч лет и местные философы на пневмоколесах будут мучить себя вопросом: откуда они взялись и для чего живут. Вот будет для них загадочка!..