Мир-Али Кашкай - [5]

Конечно, это не осталось незамеченным внимательно слушавшим его профессором, но спорить, собственно, было не о чем — молодой человек ничего не утверждал, а всего лишь предполагал, не имея возможности в полевых условиях основательно проверить свои догадки. А то, что он об этом сказал, несомненно, говорит в его пользу, — у него хороший глаз и очевидный вкус к данной работе. И умение обходиться без эмоционально заряженных соображений, что особо ценил профессор.

Беседа между тем незаметно перешла в область петрографии, которая, как оказалось, интересовала Мир-Али Каткая со студенческих лет. Впрочем, он тут же добавил, что его интересуют также термальные и минеральные источники Азербайджана. И не преминул довольно толково рассказать о лечебных свойствах азербайджанских минеральных вод, как бы подтверждая тем самым, что предмет разговора знает не понаслышке.

— Ну, что же, товарищ Кашкай, то, что вы рассказали, — весьма познавательно, особенно в части, касающейся вашей республики, — сказал профессор, вновь взглянув на часы. — И вы умеете ценить свое и чужое время. Не очень часто встречающееся свойство в нашей среде… Простите, как вас по имени и отчеству?

— Мир-Али Сеид-Али оглу…

— У вас в роду не было геологов?

— Нет, профессор. Я — единственный Кашкай, выбравший эту профессию.

— Ваша фамилия — Кашкай — часто встречается в Азербайджане?

Вопрос можно было понять и так: «Кашкай — азербайджанская фамилия?»

— Все очень просто, профессор. Кашкай — так называется древний тюркский этнос, от которого берет начало наш род.

— Вы хорошо владеете русским языком. Это большой плюс с учетом того, что основная масса научной литературы, с которой вам придется иметь дело сейчас, да и в будущем, будет на русском. Среди наших аспирантов из национальных республик это, к сожалению, не частое явление. Знаете другие языки?

— Да, немецкий и английский.

— Как следует из вашей автобиографии, вы выходец из глубинки? — поинтересовался Франц Юльевич.

— Мой отец по роду своих занятий практически всю жизнь был связан с Россией. И умер в Одессе. Мой старший брат получил образование в Харькове, в тамошнем медицинском институте. Он физиолог, ученик академика Павлова. Живет и работает в Москве, но тоже переезжает по приглашению в Ленинград. Что касается меня, то родился я в Гяндже, а вырос и учился в Баку.

Наличие брата — без пяти минут ленинградца — у будущего аспиранта обещало облегчить решение его квартирной проблемы, что было немаловажно для института, испытывавшего затруднения с жильем.

На этой весьма прагматичной мысли, мелькнувшей в сознании профессора, собственно, и завершилась эта встреча, определившая дальнейшую судьбу нашего героя.

Естественно, Франц Юльевич не стал углубляться в то, чем конкретно занимался отец Мир-Али Кашкая в до- и послереволюционные годы в Одессе. Хотя сразу же всплывший в памяти знаменитый фильм «Броненосец Потемкин» услужливо подсказывал, что это могла быть и революционная деятельность. И это было бы неплохо. Если же он был инженером или человеком чиновничьего сословия царского времени, то это, по мнению профессора, тоже могло говорить в пользу молодого научного работника как человека, вышедшего из культурной, образованной семьи. Хотя, разумеется, новый аспирант мог быть отнесен к категории старых специалистов как минимум к выходцам из этой среды, отношение к которым теперь оставляло желать лучшего. Но если исключить такую вероятность, М. Кашкай вполне вписывался в нынешние подходы к формированию научных кадров, которые он, руководитель института, заинтересованный прежде всего в личностно-профессиональных качествах будущего аспиранта, вынужден был увязывать с партийной установкой относительно старых специалистов и подозрениями во вредительстве.

Вообще-то копаться в биографиях было не его профессорским делом. На учебу в Москву и Ленинград направляли не всякого отличника. Кадры проходили тщательную проверку в республиканских инстанциях, да и кадровики институтские не дремали. Если бакинские власти направили в аспирантуру человека, значит, все в порядке.

Упоминание Кашкаем древней тюркской народности, от которой брало начало его рода, конечно, не могло остаться не замеченным профессором — в последние годы ему не часто приходилось встречаться с такого рода откровениями, но он предпочел, очевидно, удовлетвориться констатацией этого факта. И был, скорее всего, прав, поскольку Кашкаю пришлось бы рассказать ему немало из того, что определенно осложнило бы жизнь профессора, во всяком случае, внесло бы в его сознание ненужные и опасные мысли, от которых он и без того отбивался с трудом, с нарастающей тревогой наблюдая за тем, как суровеет и ожесточается время.

Ну, например, рассказал бы Кашкай о своем прапрадеде Мухаммед-Сеиде, главе богатого и сильного рода[1], а значит, о сеидах, возводящих свою родословную непосредственно к пророку Мухаммеду, о их жизни и истории, окруженной религиозными мифами и предрассудками, о присущей всем их далеким потомкам склонности к просветительской, научной деятельности, о личных духовных, нравственных качествах членов этого ордена и конечно же о том, что его потомкам пришлось и вкусить роскошную жизнь Гянджинских богатеев, и купаться в лучах славы и почета; но в полной мере познали они и горький вкус гонений, оставивших трагический рубец в судьбе многих из них.