Минувшее - [4]

— Наше кишлачное духовенство малограмотно. Оно уверовало в чудеса и святость ишана. А меня признало за то, что хорошо читала коран и разъясняла сны святого. Муж бормотал какую-нибудь чепуху, а я рассказывала то, что читала когда-то с отцом. Последователей привлекали такие чудеса.

Любопытство заставило меня нарушить этикет. Я спросила:

— Какие чудеса?

Паризат взглянула на меня. Веселый смех озарил ее аскетическое лицо и зазвучал так весело, так заразительно, что и мы последовали ее примеру. Но она вдруг стала серьезной.

— Расскажу. Мой старик был безграмотный, но хитрющий. Он выстроил себе михманхану в переднем дворе, на высоком фундаменте. Там и принимал посетителей, мюридов, там же проводились моления. Посредине комнаты был вмазан в очаг большой котел. Когда после моления наступало время приема пищи, ишан подходил к этому котлу, долго молился, просил аллаха помочь ему, немощному, но преданному религии рабу, сварить без огня пищу. Ведь у него нет средств купить топливо. Через некоторое время котел нагревался и один из мюридов, заранее припасший все продукты, по знаку ишана, подходил и готовил плов без огня. Как же было не верить в святость ишана?

— В чем же состояла эта механика? Неужели все верили?

— А кто будет сомневаться, если перед молением святой проявил прозорливость?

— Прозорливость? В чем?

— В определенные дни собирались мюриды. Все они привозили пожертвования. В михманхану их впускал старый Усман по одному. Когда гость склонялся в земном поклоне, Усман делал условные знаки. Если в дар пригоняли двух баранов, старик двумя пальцами теребил свою бороду. Если дарили корову, он выставлял два пальца рогами и «доил усы». В это время ишан говорил:

— Аллах трижды вознаградит тебя, правоверный, за тех двух баранов, которых ты не пожалел всевышнему.

— Но как готовили плов?

— Под полом михманханы был устроен очаг. Лаз к нему был из сада, да так хорошо замаскирован, что никто из домашних об этом не знал. Топили очаг я или слуга Усман.

— Ну, а теперь готовится святой плов?

— Нет! Не могу я обманывать людей?

Я наклонилась к ее уху и тихо спросила:

— А как же с Магометом?

Не оборачиваясь, она приложила палец к губам, шепнула:

— После.

На большом подносе внесли нарезанную чудесную осеннюю дыню. И когда все увлеклись ею, слушая веселые были-небылицы делегатки Хасановой, Паризат поднялась, потянув меня за платье, и кивнула на дверь в сад. Незаметно я последовала за нею. Спустившись в цветник, я подошла к супе, где меня ждала Паризат.

— Послушай, джаным. Дни мои сочтены. Пройдут годы, и тогда ты напиши о несчастной жене ишана. А теперь слушай. После смерти мужа народ продолжал приходить ко мне за советами, а муллы за разъяснениями не понятой ими суры корана. Они верили, что святость ишана перешла на меня. Но недавно я спасла девчушку от тяжелой участи. Отправив ее в город в женотдел, я навлекла на себя гнев страшного человека, Ее насильно хотел взять в жены юзбаши Палван-ата, свирепый басмач, любимец курбаши Курширмата. Я не знаю, как он узнал о моем участии в отправке Мухаббат в город, но прислал ко мне старуху жену со словами: «Ты вырвала из моих рук добычу. Клянусь бородой пророка, что больше года тебе не жить на свете».

Помолчав, она сорвала бутон розы и, протянув мне, продолжала:

— Прошло уже три месяца, я жива. Но доживу ли до весны — не знаю. Юзбаши кровожаден. Он всегда держит слово, когда хочет пролить кровь. Эти три месяца я веду борьбу с шариатом. Вот и сюда приехала за этим.

— Почему же вы сами не работаете в женотделе? Надо переехать в город. Там вы найдете защиту и пользу принесете, — проговорила я взволнованно. Мне казалась страшной ее обреченность.

— Нет, джаным, нельзя мне в город. Как я оставлю робких затворниц? Они верят мне, верят и мужья этик несчастных. Ведь я правоверная жена святого, читаю и объясняю им коран! Многих я направила по новому пути.

На террасу вышла Рисолят и позвала нас пить чай. Обнявшись, мы пошли в комнату, а вскоре, распростившись, я ушла домой.

Время шло. Часто передо мною вставал яркий образ Паризат, этой поборницы женских прав. Иногда у приезжих делегаток я наводила справки о Паризат. Мне восторженно рассказывали о ее успехах, о смелых выступлениях. Уже прошел условный срок — Паризат жила. Я успокоилась. В недобрый час сообщила мне Рисолят черную весть: «Убита Паризат!»

Чудесным апрельским днем ехала она на арбе в сопровождении пяти женщин в Наманган на слет кишлачных активисток. На полпути на них налетела шайка басмачей. Испуганный арбакеш соскочил и спрятался в придорожных камышах. Паризат погнала лошадь вскачь. Казалось, уйдут от погони. Но верховые срезали поворот дороги, догнали арбу, остановили. Женщины, плача и причитая, заслонили Паризат. Все они были в паранджах, и узнать ее было нельзя. Свирепый юзбаши выхватил из ножен шашку:

— Открыть чачван! Где Паризат? Ну? Всех зарублю!

Тогда Паризат поднялась во весь рост и, откинув чачван крикнула:

— Трусливый шакал! Ты воюешь с беззащитными женщинами! Руби же, трус! Я Паризат! Но помни, злодей, час твой пробил. Смерть стоит за твоими плечами!..

Взбешенный юзбаши взмахнул саблей, но, вздыбив коня, удержал удар. Хрипя от бешенства, свирепо завизжал: