Минувшее - [6]

После шторма в море сильно качало, и я лежала в каюте, читая книгу. Почувствовав духоту и головокружение, решила подышать свежим воздухом. На палубе все скамьи были заняты лежавшими на них пассажирами: всех их укачало. На носу парохода я обнаружила свободную скамейку, ее обдавало водяной пылью от брызг, попадавших на палубу. А палуба уходила из-под ног. Уцепившись за какую-то снасть, я плюхнулась на скамью. Кругом вздымались волны со свинцовыми гребнями, небо, затянутое тучами, постепенно светлело, ветер рвал облака, обнажая голубые клочки неба. К борту подошел высокий сутулящийся человек в широкополой шляпе и в черной накидке. Он снял шляпу, поднял лицо навстречу ветру и брызгам. Ветер трепал длинные русые волосы, рвал полы накидки, а он смотрел в яснеющую даль моря. Всматриваясь в широкое хмурое лицо, я думала: очевидно, палубный пассажир, мастеровой или рабочий. Но где-то я его видела? Не из наших ли железнодорожников? А пассажир, нахлобучив шляпу, подошел и сел на скамейку. На меня глянули серые вдумчивые глаза. Он проговорил хрипловатым голосом:

— Большая волна. Не укачает вас?

— Как будто нет. Немного неприятно, но зато: «Над седой равниной моря ветер тучи собирает…» У нас такого не увидишь.

Собеседник усмехнулся. Небольшие усы его смешно топорщились. Взглянув на меня пытливо, иронически, сказал хрипловатым волжским говорком:

— Положим, ветер-то тучи разгоняет… А где это у вас, далеко?

— Не близко. Я из Ташкента. — Подумала: «Обрадуется земляк». Но «земляк» оглядел меня изучающим взглядом, улыбнулся.

— Значит, азиатка? Как же у вас там литературу любят? Или «господа ташкентцы» читают мало? Край любопытный…

— Любопытный?! Чудесный, солнечный мой край!.. Ой, гонг на обед зовет! Бегу. До свидания!

Он усмехнулся и приподнял шляпу.

— Всего доброго.

Быстро сменив промокшее платье, вымыв руки, я вышла в кают-компанию, заняла свое место за нарядно сервированным столом. Пожилой помощник капитана — хозяин стола — приветствовал меня шутливыми словами:

— Да вы, барышня, настоящий морской волк. Почти всех пассажиров укачало, даже мужчины в лежку, а вы за обед принимаетесь, по палубе прыгаете, заводите интересные знакомства.

Последние слова мне не понравились.

— И как это вы все видите?..

— А я стоял на вахте и видел, что вы оживленно беседуете с модным писателем. Кстати, он сейчас сойдет в Ялте.

— С писателем?! — Чуть не подпрыгнула я от изумления.

— Вы его не узнали? Это автор нашумевшей пьесы «На дне».

— Горький?! Как же я не узнала его? — Мне стало неприятно, что я так нелепо разговаривала с великим Буревестником. Хотелось выскочить на палубу, отыскать любимца вашей молодежи, пожать ему руку, но этикет приковал к месту.

А палуба грохотала лязгом якорной цепи и топотом матросов. Пароход пришвартовывался к пристани Ялты. Когда я выбежала, трап был уже спущен и по нему в толпе пассажиров спускалась высокая, слегка согнутая фигура писателя земли русской.

Встреча с Алексеем Максимовичем Горьким всколыхнула во мне детскую любовь к литературе. Вернувшись домой, я снова стала писать стихи и новеллы, тщательно скрывая от всех свое творчество. Только одну новеллу — «Сказка» — решила отослать в газету «Русский Туркестан», без надежды увидеть ее напечатанной. Я была приятно удивлена, когда получила письмо от редактора И. И. Геера, который советовал мне прислать концовку «Сказки». Я дописала, и мое первое произведение вскоре вышло в двух номерах. Прочла я его и огорчилась. Таким бледным и хилым оно мне показалось. Только через пять лет я стала систематически печататься в местной прессе.

* * *

Часто меня спрашивают друзья: «Что послужило причиной моей переписки с Горьким?» Правда, переписки, по существу-то, не было, было два письма моих и одно — Алексея Максимовича. Я сама не раз задумывалась о мотивах, побудивших меня написать Горькому и послать ему две моих книжки, вышедших из печати в 1927 году.

В 1925—1926 годах наша советская литература делала первые шаги, кристаллизуя новый творческий метод, метод социалистического реализма. Вследствие этого многие писатели тянулись к далекому острову Капри, где в то время в живительном климате Сорренто, борясь со своим недугом, Горький тосковал о родной Волге. Потоки писем неслись к цветущим берегам Капри, к великому мастеру слова, и такие же потоки возвращались в заснеженные просторы земли русской. Писатель крепко любил свою родину, потому-то он часами просиживал над ответами своим корреспондентам. Писали и посылали ему на суд свои книги писатели, поэты, обращались за советом и начинающие авторы. Алексей Максимович находил время отвечать всем. Его ответы не раз печатались в периодической прессе. Ответы одним были ободряющие, с теплым пожеланием продолжать работу, а другим — суровые, в них Алексей Максимович выносил беспощадный приговор, отсылая автора в школу, советуя учиться грамотно писать и пополнять свои знания, указывая на то, что писатель должен много знать и прежде всего быть грамотным человеком.

В те годы (1924—1925) меня избрали делегаткой горсовета, я часто бывала в женотделе Средазбюро ЦК РКП(б), где на меня возложили обязанность освещать в печати работу по раскрепощению женщин Средней Азии. Это было бурное, грозное время худжума — наступления, время, когда женщины Туркестана героически рвали цепи шариата и путы религиозных предрассудков.