Минуты будничного несчастья - [4]
— Черная тоже.
Кончается тем, что покупатель не может удержаться от вопроса:
— Извините, а почему вы говорите только о белой корове?
— Потому что белая корова моя.
— А черная?
— Черная тоже.
Это я к тому, что моя дочка — это моя дочка, мой ребенок.
— А японец?
— Японец тоже.
Когда мы пытаемся поговорить с японцем, он, вместо того чтобы слушать нас, поворачивается спиной и норовит улизнуть. Он все время в движении. Лишь в двух случаях этот живчик не двигается, вернее, двигается, но не бегает сломя голову, — когда спит и когда смотрит по телевизору мультики: во сне он постоянно ворочается, расходуя уйму энергии, а смотря мультики, то сидит на диване, то ложится, то спрыгивает на пол, то, не отводя глаз от экрана, перескакивает с дивана на диван. Правда, ворочаясь во сне и смотря телевизор, он нам, слава богу, не мешает, и в это время мы находим его вполне сносным.
Иногда, смотря свои мультики, он делает то, чего я ни у кого до нашего японца не видел: не отрывая взгляда от телевизора, этот непоседа медленно вскарабкивается на спинку дивана и растягивается на ней. Непонятным образом ему удается ловко удерживаться наверху минут десять кряду, и эти десять минут — самое продолжительное за весь день время, в течение которого он не двигается, застыв на узкой верхушке диванной спинки. Впечатление такое, что при всей своей сомнительной в данном случае надежности это единственное место, где наш японец в состоянии преодолеть инстинкт непоседливости.
В эти минуты мы издали наблюдаем за ним с удивленными лицами, с какими следят в цирке за выступлением акробатов на трапеции. Иной раз, когда в доме гости, мы требуем от него не шуметь и подаем ему в этом пример. Все, включая нас самих, удивляются, почему японец выбрал наш дом, выбрал нас, и никто, включая нас самих, не может объяснить причину этого выбора.
С дочкой за ужином мы разговариваем. Иногда по вечерам она бывает неразговорчивой, иногда говорит охотно, и тогда мы болтаем на самые разные темы. Японец же с нами не ест, он ест или уже поел в другом месте — например, на диване, смотря свои мультики, и для нас чем дальше мы от него, тем лучше. Без японца нам спокойнее. Мы не хотим, чтобы нам мешали говорить с себе подобными, и бываем рады умиротворяющему воздействию на него мультиков, поглядывая в его сторону в надежде, что он в очередной раз уснет на диване и мы сможем перенести его в постель.
Нашему японцу постоянно подавай мультики, ради которых он вечно просит включить ему телевизор, и мы охотно соглашаемся. Когда же он об этом не просит, предпочитая, весь в поту, носиться с оглушительными воплями по дому, мы сами спрашиваем: «Хочешь мультики посмотреть?» И включаем телевизор, даже если японец говорит «нет».
Слово, которое японец произносит чаще всего, — «Кия!». Он может произносить его как несколько раз подряд «Кия, кия, кия!», сопровождая загадочными жестами, похожими на воинственные, так и соединять в одно длинное «Кияааааааай!», означающее, что он собирается решительно броситься на вас.
Это слово, заключающее в себе угрозу, не сходит у японца с языка. Вернее, сначала он бормочет что-то невразумительное, состоящее из набора слов типа форма / удар / защита / сильнее / вперед /дистанция, и только потом следует «Кияааааааай!».
Каждое предшествующее слово звучит все более решительно и подкрепляется угрожающими движениями тела и рук.
Я смотрю на него и, улыбаясь, киваю головой. Но вообще-то я его не понимаю, не понимаю, почему он такой непоседливый. Брал бы пример с моей дочки.
Его любимая игра под названием «игра в кияйю» заключается в том, что я должен неподвижно лежать или сидеть полулежа на диване либо на кровати, а японец тем временем располагается поодаль и как заведенный воинственным тоном произносит странный набор слов: смотри на него / вот он / руки / сильный / готов / защита / победить, после чего с истошным воплем «Кияаааааааааай!» неожиданно обрушивается на меня всей тяжестью своего тела, стараясь причинить мне нестерпимую боль коленом, стопой или локтем.
И причиняет-таки.
Я кричу от боли, прошу: кончай эту гребаную игру. Он плачет, злится:
— Ты сам сказал, чтобы мы поиграли в кияйю.
— А ты сказал, что будешь осторожен, — говорю я.
Но спорить с японцем бесполезно.
Многие коллеги при виде меня удивляются, что случилось, откуда на моем лице синяки, ссадины, царапины. И мне не хочется говорить, что виноват в этом японец, во избежание лишних объяснений я предпочитаю отмалчиваться, заставляя недоумевающих подозревать невесть что. С еще большим подозрением они смотрят на мою жену с опухшим лицом и синяком на скуле и не находят ничего лучше, чем посоветовать ей заявить на меня в полицию.
Лучшее для нас время дня — минута, когда японец засыпает. Лучшее, не считая, разумеется, часов, когда он в детском саду, а мы на работе. С тех пор как японец живет в нашем доме, мы необыкновенно любим свою работу, благодаря чему ее эффективность намного выросла. Не раз меня и мою жену, каждого на его работе, ставили в пример сослуживцам, отмечая наше трудолюбие и исполнительность. Никому невдомек, что мы работаем с удовольствием по той простой причине, что японец в это счастливое для нас время далеко.
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Фрэнклин Шоу попал в автомобильную аварию и очнулся на больничной койке, не в состоянии вспомнить ни пережитую катастрофу, ни людей вокруг себя, ни детали собственной биографии. Но постепенно память возвращается и все, казалось бы, встает на свои места: он работает в семейной юридической компании, вот его жена, братья, коллеги… Но Фрэнка не покидает ощущение: что — то в его жизни пошло не так. Причем еще до происшествия на дороге. Когда память восстанавливается полностью, он оказывается перед выбором — продолжать жить, как живется, или попробовать все изменить.
Эта книга о тех, чью профессию можно отнести к числу древнейших. Хранители огня, воды и священных рощ, дворцовые стражники, часовые и сторожа — все эти фигуры присутствуют на дороге Истории. У охранников всех времен общее одно — они всегда лишь только спутники, их место — быть рядом, их роль — хранить, оберегать и защищать нечто более существенное, значительное и ценное, чем они сами. Охранники не тут и не там… Они между двух миров — между властью и народом, рядом с властью, но только у ее дверей, а дальше путь заказан.
Тайна Пермского треугольника притягивает к себе разных людей: искателей приключений, любителей всего таинственного и непознанного и просто энтузиастов. Два москвича Семён и Алексей едут в аномальную зону, где их ожидают встречи с необычным и интересными людьми. А может быть, им суждено разгадать тайну аномалии. Содержит нецензурную брань.
Шлёпик всегда был верным псом. Когда его товарищ-человек, майор Торкильдсен, умирает, Шлёпик и фру Торкильдсен остаются одни. Шлёпик оплакивает майора, утешаясь горами вкуснятины, а фру Торкильдсен – мегалитрами «драконовой воды». Прежде они относились друг к дружке с сомнением, но теперь быстро находят общий язык. И общую тему. Таковой неожиданно оказывается экспедиция Руаля Амундсена на Южный полюс, во главе которой, разумеется, стояли вовсе не люди, а отважные собаки, люди лишь присвоили себе их победу.
Новелла, написанная Алексеем Сальниковым специально для журнала «Искусство кино». Опубликована в выпуске № 11/12 2018 г.
Саманта – студентка претенциозного Университета Уоррена. Она предпочитает свое темное воображение обществу большинства людей и презирает однокурсниц – богатых и невыносимо кукольных девушек, называющих друг друга Зайками. Все меняется, когда она получает от них приглашение на вечеринку и необъяснимым образом не может отказаться. Саманта все глубже погружается в сладкий и зловещий мир Заек, и вот уже их тайны – ее тайны. «Зайка» – завораживающий и дерзкий роман о неравенстве и одиночестве, дружбе и желании, фантастической и ужасной силе воображения, о самой природе творчества.