Минус шесть - [5]

Фишбейн наелся до отвала и отпустил нижние пуговицы на жилете и хлястик на брюках. Он вынул вставную челюсть, положил ее в стакан горячей воды и понес в спальню. Цецилия струсила: если муж не говорит с ней, — ее дело плохо. Она прошла в комнату сына. Разложив вокруг себя конфекты, яблоки, словари рифм, Додя писал. Цецилия топнула ногой, взмахнула руками и захлебнулась словами:

— Ты хочешь, чтоб твоя мать легла живой в могилу? Отвечай мне! Отец он тебе или не отец? Отвечай мне! Сейчас же иди, почеши ему спину!

Додя знал: когда мать говорит об этом, она чувствует себя виноватой перед отцом. Додя мог бы упираться, но ему были нужны деньги, а мать до примирения с отцом все равно не дала бы ни гроша. Он возвел глаза к небу, спросил бога, за что он наказал его такими родителями, и отправился за японской рукой. Рука — имитация под слоновую кость — лежала в бархатном футляре на буфете. Додя взял футляр, подошел на цыпочках к двери спальни и тихо открыл дверь. Фишбейн стоял на коврике, на нем была ночная рубашка и котелок. Он молился, по привычке сдвигал котелок на затылок и похлопывал по нем ладонью. Додя дождался окончания молитвы и произнес:

— О-мейн!

Фишбейн обрадовался, что одержал верх над женой, а жена над сыном Кто, как не он, всю жизнь работал на них, кормил, поил и одевал. Он — глава дома, и они должны его слушаться: это — божий закон. Но он не огорчался: жена его не плохая хозяйка, интересная женщина и хорошая мать. Сын тоже не плохой: лучше пусть пишет, чем пьет или играет в карты.

— Ну, работать, так работать! — крикнул Фишбейн Доде и снял с себя котелок и сорочку.

Он уперся руками в середину кровати, выгнул спину, и Додя пустил в ход японскую руку. Фишбейн ахал, охал, ухал, — спина его побагровела, и на ней заблестели капельки пота. У Доди устали руки, он дышал тяжелей отца, но изо всей силы растирал ребром японской руки отцовскую поясницу. Спина Фишбейна накалилась, от жара он подымал ногу и со стоном потрясал ею в воздухе. Измучившись, измучив Додю, он крикнул:

— Хватит! — и, откинув одеяло, полез на кровать. Он плотно закутался до подбородка и с шумом глотал воздух. Усталость спеленала его, и он, еле приподнявшись на локтях, велел Доде подбить подушку. Глаза его закрывались, и он повернулся на правый бок.

— Додя, иди есть, я оставила еду на твоем столе, — услыхал он голос жены.

— Арон, ты спишь? Тебе принесли письмо от Вахромева…

— Дадут мне уснуть? — с горечью спросил Фишбейн. — Я создан, чтобы работать днем и ночью. Сегодня срочное дело у Вахромеева, завтра у Каплуна, послезавтра у Петрова. Попробуй, скажи им, что устал, — они ответят: «Какой вы после этого председатель?» Председатель для них в роде нашей Луши: не пей, не ешь, не спи, а работай, не покладая рук!

Фишбейн вынул руки из-под одеяла, взял письмо, надорвал край конверта и вытащил мелко исписанный лист бумаги. Еще не дочитав до середины, он с удивлением произнес:

— Те-те-те! — и дойдя до последних строк, воскликнул: — Жена, сын! Господин Вахромеев едет совещаться в Париж и передает дом в полную собственность никому иному, как Арону Соломоновичу. Вот это я понимаю — партия! Это настоящая народная свобода!

2

Фишбейн осмотрел свой магазин, покопался на полках, погладил шелковое вымя и сказал:

— Временное правительство сделало выкидыш на восьмом месяце. Почему это правительство не временное и не выкинет на шестом? Новая власть — новые деньги — новый расчет! Давайте, немного подождем!

Если он сказал: «подождем» — кто скажет нет? Не его ли брат, Наум? Не приказчики ли?

Они все вздохнули, кивнули головами:

— Да!..

Фишбейн повесил на магазин новый замок и заставил сторожить штабных.

Собрание жильцов распустило охрану. Только Хухрину понизили жалованье и назначили его управляющим домом. В управлении он ничего не понимал, ходил по стопам Фишбейна и клялся честью офицера, что служит не за страх, а за совесть. Фишбейн зашел с ним в бывший штаб, сел на табурет и, расставив ноги, раскрыл перед штабс-капитаном золотой портсигар. Хухрин курил и уверял, что скоро бабахнут по большевикам, и от большевиков только дым пойдет. Фишбейн промычал:

— Гм! — и наклонился к Хухрину. — Когда?

Он выслушал все подробности, каждое слово разгрыз, как орех, — слова были пустые, и он выплюнул шелуху. Фишбейн верил, что большевики уйдут так же внезапно, как пришли. Но как довериться этому штабс-капитану? Недавно он шел за Николая, потом за Керенского, теперь за Фишбейна, и один бог знает, за кого он пойдет завтра. Фишбейн помнил, как Хухрин дежурил по ночам с дамами, смеялся с ними над его Цилечкой, и сам удивлялся себе: зачем он назначил природного ловеласа управляющим? Ведь у Фишбейна порядочный дом, а не персидский гарем. Он хотел обругать Хухрина, но побоялся: такой фрукт даст ему в морду, да еще на дуэль вызовет. Разве Фишбейн учился стрелять или фехтовать? Он еще раз протянул Хухрину раскрытый портсигар, штабс-капитан взял папиросу и стал обминать ее пальцами.

— Вы напоминаете мне Милюкова! Вы — замечательный политик! — похвалил Фишбейн штабс-капитана и хлопнул его по коленке. Я бы сказал: вашими устами да мед пить!