Минус шесть - [2]

На глазах Фишбейна студенты вытащили из автомобиля и арестовали помощника градоначальника Заккита. Фишбейн видел красные флаги, слышал марсельезу и все-таки ничему не верил. Он пришел домой и сказал жене:

— Помяни мое слово, Цилечка, это все штучки Пуришкевича. Они нарочно это подстроили, чтобы выведать, кто против них и кто за них. Голову даю на отсечение, что будет такой погром, какого еще мир не видел!

И в первый раз в жизни он ошибся: Романов в самом деле отказался от верного дела и оно перешло в руки Керенского. Любезный Александр Федорович, сам того не зная, много хорошего сделал Фишбейну: во-первых, Фишбейна избрали председателем домкома, и он стал главнее Вахромеева в вахромеевском доме; во-вторых, еще бы годик, — Фишбейн не то что вахромеевский дом, три бы таких дома купил!

Но Фишбейн понял, что дело обстоит не так просто. Уже в июле он заставил домком завести охрану: железные ворота обили досками, в десяти шагах от них поставили другие — деревянные с бойницами, и от этих ворот провели по всему дому сигнализацию. Жалованье на охрану собирали по подписке. Фишбейн внес пополам с Вахромеевым кругленькую сумму и устроил штаб. Это говорится «штаб», а на самом деле в той же домовой конторе развесили винчестеры и поставили диван для дежурных. Дежурить наняли отставных и отпускных офицеров: они привыкли за это получать, а им привыкли за это платить. Сын дворника, Кирюшка, утопая по уши в отцовских валенках, топил печку, чистил ружья и ставил для офицеров самовар. Офицеры не только спали на диване и пили сладкий чай! Но что делать? Офицеры, по крайней мере, умели караулить и обращаться с оружием. Вахромеев — кандидат в учредительное собрание по списку партии народной свободы — смеялся над Фишбейном:

— Вы устроили настоящую крепость! Не хватает пушки, а то хоть с немцами воюй!

Ему было смешно. Когда пошла пальба в конце октября, он совсем не смеялся, этот Вахромеев.

— Кто был прав? — спросил его Фишбейн. — Я давно знал, что товарищи устроят нам тумел-мумел!

2

Фишбейн назначил начальником домовой охраны артиллерийского штабс-капитана, Хухрина: ему не хватало роста, живот у него, пожалуй, был в излишке, лицо — кровь с молоком, а ноги, как полагается конному артиллеристу, — колесом. Хухрин носил бекешу защитного цвета, кубанку из коричневого каракуля,

отлично щелкал шпорами и говорил, словно объезжал горячую кобылу:

— Но-о! Почему не на месте? Безо-браазие!

Фишбейн мог чем угодно поручиться, что никто не проберется на двор через ворота или через крышу. Это было опасно для дома: если-б перелез красногвардеец, обстреляли бы юнкера; если-б пробрался юнкер, открыли бы огонь красногвардейцы. С соседних крыш стегали залпами, подле ворот день и ночь бесился пулемет, падали раненые, царапали деревянную обшивку и просовывали руки под ворота.

Фишбейн не понимал, за что люди дрожат от страха в шестиэтажной мышеловке. Еще ничего, что дрожат, — голодают! Фишбейн всем давал продукты, а потом жена предупредила:

— Давай им побольше, чтоб у тебя руки отсохли! На чем я буду жарить пышки, если не будет масла? На водопроводной воде?

И Фишбейн велел секретарю домкома созвать общее собрание. Секретарь, т.-е. сын Фишбейна, Додя, нажал ладонью все кнопки сигнализации, и, когда жильцы высунули головы из форточек, дворник Василий во все горло сообщил о часе собрания. Кто не рад был в такое время хоть какому-нибудь делу? Через четверть часа Фишбейну доложили: «готово», и он сказал жене:

— Идем со мной! Все-таки будет лишний голос за!

Жена еще лежала в кровати. Она выпила чашку какао и просматривала старый номер «Журнала для хозяек». Шелковое одеяло съехало с ее молочного плеча, волосы после папильоток вились барашками, и она, как говаривал сам Фишбейн, выглядела чистокровной красавицей. Точнее никто не сказал бы. Белое, полное лицо Цецилии, каштановые волосы, слегка тронутые хной, голубые глаза, тонкие губы заставляли недоумевать: как все это могло попасть на такие широкие плечи, на длинное туловище с громоздким бюстом, короткими руками и отекшими ногами с плоской ступней? Цецилия слыла умной и доброй женщиной, и единственным ее недостатком была вспыльчивость. В такие минуты она махала руками, словно собиралась улететь, и кричала до тех пор, пока одышка не зажимала ей рта. Но и тогда Цецилия не давала себе покоя: она топала и шипела. Хухрин, — этот наглец, неудачно ухаживающий за ней, — неостроумно прозвал Цецилию помесью гардероба с гусыней…

— Когда они перестанут стрелять? — спросила Цецилия. — Меня всю ночь мучила мигрень! Укрой меня потеплее, я хочу чуточку уснуть!

Фишбейн укрыл ее и поцеловал в теплую шею. За ним прибежали во второй раз.

— Какая спешка! Кого, кого, а меня можно подождать! Не такие люди дожидались и еще считали за счастье дождаться! — сказал он и, надев шапку и шубу, пошел на собрание.

В зале стоял гвалт. Окружив штабных, жильцы слушали новые вымыслы о победе юнкеров. Фишбейн, кому нужно поклонился, кому нужно, пожал руку. Василий притащил атрибуты заседания: колокольчик и графин с водой. Додя влез на стул, сосчитал жильцов и крупно написал: