Минотавр - [63]

25

С того дня, когда Александр узнал имя девушки и ее адрес, он стал посылать ей письма без подписи, печатая их на машинке. Через некоторое время он предложил ей писать ему на главпочтамт, до востребования; почтамт находился на Трафальгар-сквер. Адресовать письма он просил на имя Франца Кафки.

Ее ответы были просты и исполнены неназойливого любопытства. В них прочитывался ее возраст; они были вежливы. Он угадывал присущую ей скрытую нежность. Она заканчивала школу и была этим озабочена, что было вполне объяснимо. Александр нашел удобное место для наблюдения — в кафе напротив ее подъезда; он мог видеть ее сквозь огромную стеклянную витрину. Раз или два он едва не столкнулся с ней на тротуаре; она на него не посмотрела. Он уехал из Лондона, затем из Англии, но продолжал писать ей вне зависимости от того, куда забрасывала его судьба. Прошел год, затем еще один и еще. В ее письмах появилось наконец, то, чего он так ждал, — вежливость уступила место чувству. Он понял, что ее воображение создало некий образ, который она полюбила. С самых первых дней Александр стал посылать ей пластинки с классической музыкой — в основном это был Моцарт — и угадал; так же, как и он, она любила Моцарта. От этого связующая их невидимая нить, сотканная из ничего, становилась реальней; это был удивительный фантом.

На четвертый год переписки, когда девушка заканчивала учебу в университете, Александру стало известно, что она собирается выйти замуж за некоего Г. Р. — единственного сына очень богатого лондонского бизнесмена. Александр не раз встречал этого Г. Р. в том же кафе напротив дома, где жила Tea. Иногда они сидел за соседним столиком и до него доносились отрывочные слова и фразы их разговора. У Г. Р. был роскошный автомобиль — новая гоночная модель «Ламборджини», и за месяц до того дня, когда Г. Р. и Tea должны были сочетаться браком, его план созрел. Он подошел к столику, где сидел, в ожидании невесты, Г. Р., и, назвавшись господином Миланом, сказал, что собирается тоже в самом скором времени обзавестись подобной машиной — не соблаговолит ли Г. Р. дать ему какую-либо информацию? Машина была не только престижной, но и очень, очень дорогой.

Польщенный Г. Р. охотно согласился; более того, он предложил чрезвычайно импозантному господину Милану самому сесть за руль и убедиться в превосходных качествах будущей покупки.

Г. Р. был высоким юношей хрупкого сложения; тонкие прямые волосы прикрывали бледный лоб, гладкий, как у девушки, да и весь он был несколько женоподобен и являл собою типичный продукт дорогостоящего английского обучения и воспитания. У него были длинные пальцы музыканта, нежная шея, тонкие руки и прозрачные, чуть водянистые голубые глаза; отличные манеры и способ выговаривать слова выдавали воспитанника закрытых интернатов. Одет он был так, как одеваются преуспевающие биржевые маклеры, оксфордский акцент был чуть-чуть невнятен… словом, он был вполне ординарен, и Александр никак не мог понять готовность Теи соединить его судьбу со своей. Но он ее не осуждал. Несколько фраз из последних писем Теи навели его на мысль о его собственной вине; с ее стороны это был протест. За все годы переписки Александр так и не предстал перед Теей, несмотря на всю свою любовь к ней и на все ее просьбы. Теперь ему представилось убедиться, к чему это привело. Что же должен был он делать, видя, как свершается эта явная ошибка? Не его ли это долг спасти Тею от самой себя? Этот Г. Р. не мог сделать ее счастливой.

Александр и Г. Р. вышли из «Ламборджини» (машина действительно оказалась превосходной) и зашли в придорожный ресторанчик, после чего Александр попросил разрешения еще раз заглянуть под капот, посмотреть на мотор.

Ему потребовалось всего несколько аккуратных касаний; он проделал их почти автоматически. Теперь Г. Р. был обречен. Он мог проехать несколько сот метров, набирая скорость; затем его ждала авария и смерть. Все было опробовано и срабатывало эффективно и без осечек уже много раз в разных странах и при различных обстоятельствах.

О самом Г. Р., который вскоре должен был умереть, он не думал. И не жалел его. Он был не достоин Теи и не мог дать ей той любви, которой она заслуживала.

Он уже готов был захлопнуть капот «Ламборджини», как неожиданная мысль обожгла его. Хорошо. Г. Р. умрет. А что дальше? Что это изменит в их отношениях, в его, Александра, жизни? Настанет ли время, когда, представ перед Теей, он сможет сказать ей: «Это я»? И что произойдет потом?

Нет, сейчас он уже не боялся, как боялся некогда, что разница в возрасте между ним и Теей станет непреодолимым барьером. Но он был совершенно уверен в том, что сразу после того, как руководству «Моссада» станет известно о существовании в его жизни возлюбленной-англичанки, ради которой он готов бросить дом, жену и детей, его немедленно отзовут и лишат возможности когда-либо появиться за границей. И единственное, что он сможет сделать в этой ситуации, это оставить все в руках Леи и никогда больше не появляться на родине. Это, однако, означало бы полный разрыв не только с семьей, но и со всеми звеньями государственного аппарата; после такого шага ему было бы не получить и места торгового представителя Израиля в самой что ни на есть захудалой стране. Да что там — он будет навсегда вычеркнут из всех списков и станет персона нон грата в любом деле, за которое он захотел бы взяться. Был, разумеется, и еще один выход; но он ему не под силу. Этот выход был: начать все сначала, начать с нуля, как это некогда сделал его отец, Абрам Абрамов, будучи старше его, сегодняшнего, на двадцать лет. Но жизненной силы отца Александр, увы, не унаследовал. Он уже давно попал в рабскую зависимость от своих привычек, вкусов и пристрастий, обусловленных теми доходами, которые давало ему его имущество. Если он потеряет его, равно как и поддержку своей страны, что тогда сможет он предложить Тее, кроме своей любви? Любви да еще фамильной чести, как если бы он был польским аристократом, обедневшим по воле судьбы; этаким мужчиной с прошлым, доживающим свой век в Лондоне на средства богатой жены; обломком былых времен, коротающим свои долгие дни, играя в гольф или предаваясь гурманству в закрытых клубах Кенсингтона.