Минотавр - [4]

В свете сказанного невозможно не заметить, что главный герой романа «Минотавр» Александр Абрамович Абрамов является дважды потомком Авраама — и по роду (фамилии), и по отцу. Характерно, что, согласно еврейской традиции, он не является евреем, поскольку иудаизм определяет национальность по матери, зато сточки зрения «ханаанцев», он типичный «иври», рожденный на Земле Израиля и воспитанный на иврите. Этот новый израильтянин, носящий имя великого древнего завоевателя, казалось бы, как нельзя больше подходит для идеологии «Кнааним» и сионизма первой половины XX века. По происхождению Александр Абрамов — типичный «сабра». В сионистской культуре «саброй» называют уроженца страны, противопоставляя его еврейскому иммигранту, несущему в себе все физические и психические деформации галутного еврея. Однако автор, похоже, не участвует более в культе «сабры» и утверждает преемственность еврейских поколений с библейских времен через двухтысячелетнее рассеяние и вплоть до параллельного существования диаспоры и Израиля в наше время — не потому ли его герой выбирает для себя в переписке имя Франца Кафки, чье творчество и чья личность могут служить яркими антиподами душевного здоровья и победительности легендарного «сабры»?

Еще одним alter ego главного героя является Минотавр, в первую очередь Минотавр с гравюр Пикассо 1933 — 1934 годов, где он предстает либо страдающим — очеловеченным, смертельно раненным быком, или слепцом, ведомым маленькой девочкой с трепещущим голубем в руках, либо пылким возлюбленным. Все эти мотивы присутствуют в ивритском романе. Но для понимания книги важен и античный сюжет о Минотавре, чудовище с головой быка и туловищем человека, которое в одиночестве живет в Лабиринте и мстит за смерть убитого афинянами брата, пожирая афинских девушек и юношей, специально привозимых для этого на Крит.

Тема мести всплывает в романе в связи с еще одной литературной аллюзией: среди четырех любимых книг юного Абрамова — «Михаэль Кольхаас» Клейста, повесть о том, как человек, отчаявшийся дождаться справедливости от государства, взял закон в собственные руки и стал карать тех, кто обошелся с ним не по чести. Тайный агент Абрамов тоже мстит — мстит за убитых израильтян, а может быть, и за убитых в Европе евреев, и если продлить аналогию с Клейстом, то как его герой гибнет именно потому, что государство начинает вершить справедливость, так и Таммуз, возможно, убивает своего героя в утопической иллюзии, что его государство сумеет встать на праведный путь. В это он хочет верить, несмотря на растерянность, охватившую героя после победоносной Шестидневной войны 1967 года, когда он с отчаянием понял, что у него «есть прошлое и будущее, но нет настоящего».

Композицию романа можно назвать Теа-центрической, поскольку события излагаются кругами, стягивающимися к одному персонажу — красивой девушке по имени Tea. Напомню, что «теос» по-гречески означает «бог», а «теа» — то же, только в женской ипостаси. Тогда любовь к Тее трех мужчин можно интерпретировать как поиск божества и желание заключить с ним завет, освящающий то, чему служит каждый. О девушке читателю известно очень мало: единственная дочь своих родителей, она живет в Англии, занимается испанской литературой, «в ее христианской крови… сплелось столько невероятных линий, что временами она и сама не знает толком, кто она — южанка или северянка. По отцу она принадлежала к тем еврейским семьям, которые после изгнания евреев из Испании в пятнадцатом веке нашли прибежище в Англии».

Примечательно, что ее портрет всегда нарисован воображением поклоняющихся ей мужчин. Каждый узнает в ней образ, который давно уже владеет его воображением и соответствует его культурному идеалу. Вот как видит ее Александр: «Она получила хорошее образование… она, вероятно, пела в хоре. Речь ее свидетельствовала о хорошем воспитании, одета она была со вкусом — дорого и просто, никаких безделушек… цвет ее глаз — карий, глубокий, не слишком темный. Ее подбородок выдавал характер решительный и сильный, способный с легкостью отбросить все лишнее и ненужное, лицо ее говорило о максимализме, готовности к полной самоотдаче и при этом — о восторженности натуры. Чистые черты, выступающие скулы… нежная бело-розовая кожа и только чуть припухлые алые губы — сочетание было безупречным». Он же называет ее божественной — «Santa, Santissima Thea». Всем трем мужчинам, ищущим близости Теи, она кажется неземной. Узнав что ее зовут Tea, влюбленный в нее Г. Р. «ощутил огромную, захлестнувшую его радость; действительность оказалась прекрасней всяких грез», хотя он способен охарактеризовать ее лишь как «девушку с черной бархатной лентой в волосах». Зато «девушкой с волосами цвета темной меди, девушкой терпких кровей древних народов, наследницей Геры и Астарты, девственной весталкой древних храмов и Шахерезадой из гарема арабских халифов» видит ее левантиец Никос Трианда.

Если Александр Абрамов является представителем государства Израиль, то Никос Трианада представляет в романе средиземноморскую цивилизацию: грек, родившийся в Египте, в Александрии, выросший в Бейруте и осевший в Южной Европе, говорящий по-новогречески, по-арабски и на ладино, а также знающий древние классические и европейские языки. «Сестра его поет… эта мелодия соткана из еврейских канторских причитаний, с оттенками испанского фламенко, и все это вместе — как призрак древнегреческого хора из давно отзвучавших трагедий великой Эллады. Позднее он поймет: эти песни, эти мелодии слышны по всему побережью Средиземного моря. В них стон финикийских галерных рабов, налегавших на весла под бичами надсмотрщиков, трепетание пурпурных парусов египтян и обитателей Крита, Кипра и Санторини, отчаливших от родных берегов в неведомую даль, в море, ласковое и коварное, такое же, как сейчас». Средиземноморская утопия жаждет воспарить над сушей и морем Леванта и слиться с божеством, имя которому Tea. Ведь Никос узнал свое божество, наверное, так же, как некогда библейский Авраам прозрел своего Бога: «Боже, — непрерывно повторял он, — милосердный Боже. Это она. И кто догадался дать ей это имя Tea? Но она и не могла зваться по-другому…» Возможен ли этот союз? Готово ли божество, знавшее союз с древним еврейством, вступить в новый завет с Никосом, этим пророком левантийского единства, не имеющим что ответить священнику, призывающему «положить конец власти сионистов… освободить от евреев Палестину»? И переезд Никоса из Иерусалима в Тель-Авив не означает ли его неспособность сделать выбор в своем отношении к древним богам и древней истории монотеизма?