Минос, царь Крита - [63]

— Мало того, что у тебя не хватило сил самому избавить свое царство от беды, так ты еще воздаешь чужестранцу божеские почести, предназначенные Владыке Крита Посейдону!!!

Музыка мгновенно стихла. Акробаты, теснясь в дверях, торопливо выбежали из зала. Я изобразил недоумение:

— Но что я такого совершил, Главк, что так разгневало тебя?

Кровь бросилась в лицо моему сыну. Упрямо, по-бычьи, наклонив голову, он перекатил желваки на скулах, пытаясь сдержаться. Но где уж! Он привык говорить все, что думает, невзирая на лица. Главк всегда был таким, и я лелеял его прямодушие, восхищаясь им, как редким цветком! И вот, надо же, как самое лучшее в его душе обернулось против него!

— Ты даже не замечаешь ничего дикого в словах и делах своих! Это слишком!!! Ты разрушаешь устои царства и древний порядок, ты разгневал Посейдона, отец! Ты не можешь больше быть царем! — продолжал Главк запальчиво.

Он сейчас был подобен гневному быку, летящему на тавромаха.

— Как ты смеешь кричать на своего отца?! — выдохнул я и грохнул по столу кулаком.

Играть, так играть! Ты уже попался в ловушку, Главк! Что же, ты сам виноват. Прав был Асклепий: ума у моего сына не больше, чем требуется для воина. Здесь дворец, Главк, а не безбрежная гладь моря, и мы не пираты. Вот ты весь открылся для удара, сын. Жаль, что не Катрей. И не Пасифая, которая лишь на мгновение сменила свою беззаботно-приветливую маску на недоуменно-брезгливую — какую, мол, выходку еще выкинет спьяну её драгоценный супруг? Теперь — только бы никто не помешал! Я покосился на Геракла. По счастью, он ввязываться не собирался и мастерски изображал растерянность.

— По-твоему, я вернулся бы, не защищай меня более могущественный бог, чем Посейдон? Он хранит меня. Поможет ли тебе твой Энносигей? Давай проверим — бык здесь, и я готов нарушить свой запрет на бычьи игры. Пойдем!

Я решительно встал, а в животе предательски похолодело. Конечно, я продумывал свои действия. И рассчитывал на здравомыслие Главка, который, при всей вспыльчивости, на верную смерть не пойдет. Ну, а если вино настолько затуманило его разум, что он забыл о всякой осторожности? Поддержи, Главк, мой вызов, думаю, Катрей на утро мог бы с чистой совестью именоваться царем Крита. Но боги были сегодня благосклонны к нам обоим: Главк потупился и не двинулся с места.

— Я жду.

В наступившей тишине это звучало более чем зловеще. Я уставился на сына в упор. Моего взгляда дети иногда боялись не меньше, чем я — взгляда собственной матери. Даже Главк. Уже никто не сомневался, что он обречен на смерть. Даже Пасифая, утратив свое спокойствие, схватила меня за руку и, стараясь придать своему властному голосу мягкость, попросила.

— Минос, Главк просто пьян… Минос…

— Мой сын вырос и ищет себе царства. Вполне возможно, он может заменить меня, — я не повышал голоса, издевательски растягивая слова. — Если он выйдет живым от быка — я согласен уйти. Пойдем!

Главк не выдержал:

— Прости, отец. Я дерзко усомнился в твоем величии и разуме… — еле слышно пробормотал он. — Вино отуманило мой разум…

— Стыдись!

И добавил брезгливо:

— Сядь! — я хоть и рассчитывал на то, что Главк испугается, всё же столь откровенный страх был мне неприятен.

Он просто рухнул на место. Губы его дрожали и кривились. Этот высокий, тяжеловесный мужчина, победитель многих сражений, готов был расплакаться, как выпоротый при всех мальчишка. Жалость резанула моё сердце, но я подавил её. Отступать было поздно. Взяв кубок, я обвел взглядом пирующих. Все быстро, очень быстро, расплескивая вино и испуганно-свистящим шепотом поторапливая виночерпиев, последовали моему примеру — даже царица. Бледный, как покойник, Главк взял свой килик и пролил вино — рука его дрожала.

— Прости, отец, — едва слышно произнес он, облизнув пересохшие губы.

Неужели он поверил, что я могу кинуть свое дитя под копыта чудовищу? И все сидящие вокруг — тоже? Самым суровым наказанием, которому я подвергал своих детей, было ледяное молчание и запрет приближаться ко мне до тех пор, пока виновный не получит прощения. Что же, они наслышаны от отцов и дедов, как без жалости казнил я своих недавних соратников в конце первого года правления. Не буду их разубеждать! Иначе угроз расправы для восстановления порядка станет мало. А повторения казней я не хочу.

Молчание стало невыносимым, как в склепе. Тем не менее, никто не посмел встать и уйти. Долго так продолжаться не могло. Первой не выдержала жена Главка Акаста — поднялась и на негнущихся ногах, пошатываясь, подошла ко мне, рухнула на пол, обняла мои колени и, с трудом удерживая слезы, произнесла хрипло:

— Пощади его, милостивый царь и богоподобный отец мой!

Я отстранил её, резко выпрямился, обвел всех взглядом и остановился на одном из своих вельмож.

— Синит, ведь ты имеешь взрослого сына, не так ли?

— Да, мой царь. — вельможа попытался сохранить достоинство, но бледность выдавала его.

Ещё бы ему не испугаться — он первый подбивал всех выступить против царя ещё тогда, когда Посейдон не вселился в этого трижды проклятого быка. Можно подумать, соглядатаи Ариадны зря получают свою плату!

— И что бы ты сделал с сыном, позволившим себе заговорить с отцом подобным образом? — спокойно продолжал я.