Минная гавань - [13]

— Не получится, — охладил его Захар. — Ты забыл, что у нас, всех смертных, завтра обычный рабочий день.

А про себя подумал: «Тебе не я и не компашка нужны, а Березовский, чтобы свои интересы извлечь…»

Тамара тем временем сидела перед зеркалом, не проявляя к разговору мужчин ни малейшего интереса. Над ней «колдовали» гример и парикмахер.

Вспыхнула красная лампочка.

— Пошли, рыбак, — сказала она Грунину, поднимаясь и привычно охорашивая руками белоснежную пачку.

— Идем, о лебедь моя! — патетически произнес Тимофей.

Он галантно распахнул перед Тамарой дверь и, невинно улыбаясь, легонько подшлепнул ее, — мол, скорее…

Захар едва не вскипел от такой фамильярности, но потом решил, что в этом непонятном для него мире балета, видимо, существуют свои условности и вольности, которые ему, как человеку со стороны, кажутся фривольными, непонятными.

Тем не менее настроение у Захара было напрочь испорчено. В ложу бенуара, где было его место, идти не хотелось. И Захар спустился в буфет. Взяв бутылку сухого вина, он до конца спектакля просидел в одиночестве.

Домой они вернулись поздно. Тамара казалась необычно возбужденной. Она будто порывалась что-то сказать мужу, но делала над собой усилие, чтобы молчать. Ледорубов, сдержанный по натуре, не любил приставать с расспросами. Он сидел в кресле, перелистывая журнал.

Тамара расчесывала перед зеркалом свои черные вьющиеся волосы.

— Ты знаешь, — сказала она как бы между прочим, — кажется, я готова осчастливить тебя…

— Это чем же? — Захар оторвал взгляд от журнала.

— Не чем, а кем… — Тамара продолжала водить по волосам большим костяным гребнем, морщась и потряхивая головой, точно стараясь освободиться от чего-то, тяготившего ее.

Журнал выпал из рук Захара.

— И ты говоришь об этом так спокойно? — Опомнившись, Захар возбужденно вскочил, бросился к жене. — Лапушка моя, дай я тебя расцелую! — Он схватил Тамару на руки и закружил ее по комнате, пританцовывая и бурно хохоча.

Она вырвалась и, подобрав с пола оброненный гребень, сказала:

— Для меня в этом радости мало. А ты подумал, что я должна теперь перечеркнуть все свои планы, по крайней мере, на два года?.. А Жизель, которую сплю и вижу?..

Захар осторожно, испытывая прилив необычайной нежности, обнял жену.

— Я понимаю тебя, — растроганно заговорил он, — это нелегко. Но ты не представляешь, сколько радости и тебе и мне доставит малыш. Это же целый мир, наша вторая жизнь… А потом и внуки пойдут…

— Выпей воды, — усмехнулась Тамара, — и ложись-ка спать, дедушка.

Но Захар до утра так и не уснул. Раза два вставал ночью курить. Радостные мысли приходили к нему: полагал, что теперь все в жизни должно перемениться, приобрести какой-то новый, более разумный смысл. В голове рождались самые фантастические надежды, желания и планы. Он уже видел своего сына взрослым, мужественным и во всем похожим на отца, Захара Никитича Ледорубова… «А если дочь?.. — вкрадывалось сомнение. И тут же он прочь отметал его: — Не беда. Пускай она будет такой же красивой, женственной и талантливой, как ее мать…»

Утром Захар отправился на службу с больной головой. Но никогда еще на душе не было так спокойно и хорошо. Он готовился стать отцом.

Из всех пяти комнат их квартиры гостиная представлялась Ледорубову не только самым просторным, но, пожалуй, и самым изысканно-своеобразным помещением: высокий потолок с причудливой позолоченной лепкой, стены отделаны под бледно-зеленый с розовыми прожилками мрамор, паркетный пол почти целиком застлан широченным иранским ковром, а мебель — старинной работы — на зависть самым привередливым антикварам. Но была в комнате одна вещь, которая нарушала гармонию стиля, казалась несуразной. В простенке между окнами, забранными тяжелыми красноватыми муаровыми гардинами, возвышалась двухметровая скульптура обнаженной Венеры. Она как бы соперничала с хозяйкой: кто изящнее… Захар, шутки ради, однажды высказал жене свои мысли об этом.

— Конечно же я, — с игривым вызовом отвечала Тамара. — Как ты можешь в этом сомневаться!

Она только что закончила упражнения и была в коротком хитоне, на ногах — тупоносые балетные туфельки. Подбоченясь, Тамара презрительно, как бы передразнивая, глянула на свою мраморную «соперницу». Потом, встав на носок правой ноги, вскинув руки и плавно отведя левую ногу назад и выше плеча, приняла изящную позу.

— Ну, что теперь скажешь? — спросила она.

— Что ж, — Захар самодовольно потянулся, сидя в кресле, — сейчас ей с тобой и в самом деле не сравниться. Но вот через несколько месяцев, когда твои прелестные формы начнут округляться…

— Захар, ты свинья! — Тамара зло топнула ногой. — Не смей больше об этом…

— Но это же так естественно, родная ты моя, — как можно мягче отвечал Захар. — Этой холодной каменюге не дано быть матерью, и поэтому ты все равно останешься прекраснее ее.

Тамара вдруг выбежала в соседнюю комнату. Обеспокоенный Захар последовал за женой. Она лежала ничком на узкой софе, обхватив голову руками. Плечи ее вздрагивали, будто в ознобе.

Ледорубов присел на край софы и нежно привлек жену к себе.

— Успокойся, девочка моя. Успокойся, — растерянно твердил он. — Это не страшно. Это со всеми бывает. Но зато потом…