Министерство правды. Как роман «1984» стал культурным кодом поколений - [23]

В романе «Дни в Бирме» (1934) торговец тиком Джон Флори представляет собой империалиста, который мучается угрызениями совести и живет в «удушающем, отупляющем мире… в котором цензуре подвергается каждая мысль и каждое слово… свобода слова немыслима»¹⁶. Колонизаторы лгут себе, утверждая, что поднимают Бирму на новый уровень, а не эксплуатируют, и молчаливое несогласие Флори с такой постановкой вопроса превращает его в одинокого и неудовлетворенного человека: «Житие своей настоящей жизнью в секрете разлагает»¹⁷. В романе «Да здравствует фикус!» все серо, безвкусно и тоскливо, за исключением тех моментов, когда все зловеще и мрачно. Герой романа Гордон Комсток пишет стихотворение (которое Оруэлл уже ранее публиковал в The Adelphi), где Лондон 1930-х превращается в зарисовку Взлетной полосы I с развевающимися на ветру оборванными плакатами и давящей атмосферой власти:

Он следит, не смыкает тяжелые вежды,

Наши тайны видит, надежды, мысли.

Подбирает слова нам, кроит одежду,

И наш путь земной он легко расчислит[19]¹⁸.

Этот тиран – «бог денег», его «денежное духовенство»¹⁹ – партия, а «тысяча миллионов рабов»²⁰ – пролы. Если Уинстона тошнит от пропагандистских плакатов, то Комстока – от плакатов рекламных. Роль Большого Брата для Комстока исполняет Роланд Бутта, персонаж, продвигающий напиток «Бовекс». Название рекламного агентства, в котором работает Комсток, «упаковывая мир лжи в сто слов»²¹, звучит немного по-фашистски: Новый Альбион.

Можно сказать, что Оруэлл как писатель-фантаст был наделен ограниченным воображением и обладал склонностями скопидома. Его первые четыре романа были своего рода барахолками, до потолка набитыми всякой всячиной, которой он не смог найти лучшее применение. В 1946 году писатель Джулиан Саймонс заявил Оруэллу, что такое вполне допустимо при написании биографии, но из-за этого «Глотнуть воздуха» с большой натяжкой можно назвать романом, а Оруэлл не стал спорить, так ответив Саймонсу в письме: «Ты, конечно, прав. Мой собственный характер и я сам постоянно перебиваем рассказчика. Но я, в любом случае, не являюсь настоящим писателем-романистом»²². Он считал романы «Дочь священника» и «Да здравствует фикус!» «глупой халтурой, которую вообще не стоило публиковать»²³. Ранние романы писателя стоит читать не из-за их сюжета и описаний героев, а именно из-за авторского голоса, постоянно предлагающего вниманию читателя разные мнения, наблюдения, анекдоты и шутки, а также как выражение миропонимания автора, ощущения того, что автор высказывается и облегчает этим свою душу.

Роман «Глотнуть воздуха» – это смесь ностальгии и тоски, при этом каждое из этих чувств только усиливает действие другого. Роман написан от лица Джорджа Боулинга – пухлого и весьма посредственного горожанина, семьянина и страхового агента. Однажды на улицах Лондона Боулинга, угнетенного ощущением надвигающейся войны, посещает желание съездить порыбачить в Нижнем Бинфилде – идиллическом местечке на берегах Темзы, где прошла часть его детства. Многословные воспоминания Боулинга об этом сельском рае предвосхищают нежные чувства, которые Уинстон Смит питал к Золотой стране. Оруэлл вывалил на читателя переработанные воспоминания своего собственного детства, и в связи с этим было бы уместно вспомнить шутку Коннолли, назвавшего Оруэлла «революционером, влюбленным в 1910 год»²⁴. В данном случае ностальгия писателя кажется совершенно обоснованной. В 1938 году прошлое уж точно казалось гораздо более привлекательным, чем будущее. Память и воспоминания имеют огромное значение, в романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» память и воспоминания играют роль как меча, так и щита. Боулинг признает, что во времена его юности общество было более неравноправным и суровым, но тогда «у людей было что-то, чего у нас сейчас нет.

Чего? Просто они не думали, что будущего надо бояться»²⁵.

Боулинг не просто боится того, что может произойти в будущем, он видит эту опасность. Он идет по Лондону, «словно рентгеновским лучом»²⁶ просвечивая прохожих и улицу, на которой возникают видения людей, стоящих в очереди за продуктами, видит пропагандистские плакаты и дула пулеметов в окнах спален. Кроме этого ему кажется, что он видит то, что случится после войны:

Мир, к которому мы катимся, мир ненависти, мир лозунгов. Цветных рубашек. Колючей проволоки. Резиновых дубинок. Секретных камер, в которых электрический свет горит днем и ночью и следователи следят за тобой, даже когда ты спишь. И демонстраций с плакатами, на которых изображены огромные лица, и миллионных толп, славящих лидера до тех пор, пока они не станут думать, что его боготворят, и все время в душе они ненавидят его так, что им хочется блевать²⁷.

Это описание – предвестник Взлетной полосы I. В романе «Тысяча девятьсот восемьдесят четвертый» он писал: «Все то, что, как ты говоришь, кошмар, который может произойти только в других странах, на самом деле может случиться в твоей собственной»²⁸.

Боулинг даже наблюдает своеобразную двухминутку ненависти, когда во время посещения «Клуба левых книг» слышит речь говорящего лозунгами антифашиста. «Ужасная вещь на самом деле – человек, который, словно из жерла, постоянно стреляет в тебя пропагандой. Повторяет одно и то же. Ненависть, ненависть, ненависть. Давайте соберемся вместе и хорошенько чего-нибудь поненавидим»