Министерство по особым делам - [4]

Работа была тонкая. Нельзя допустить, чтобы плита от ударов Кадиша упала. Пато был рад укрыться от отца, пусть и за плитой, потому что находился здесь не по своей воле. Шастать по кладбищу Объединения общин, тащить инструмент, лазить через стену – все это не по нему. Он совершенно не жаждал участвовать в сумасбродных, вздорных и безумных делишках отца. В девятнадцать он, студент университета, изучал социологию и историю – важные науки, которые преподают только там. И мир бандитов, из которого вышел Кадиш, его не интересовал.

Как быть с таким сыном? Видимо, Кадиш поступал верно: Пато здесь, оно и ладно. А что ему остается? На большее Кадиш не рассчитывал. Парень хочет видеть себя крутым и независимым, ему охота быть самостоятельным, а тут тебе отец. Поэтому парню и неспокойно, и стыдно. Пато пытался эти чувства подавить. Да, некоторые отцовские повадки он терпеть не мог, то и дело огрызался, что ни день у них ссоры, но при всем этом, вопреки всему Пато отца любил.

– Давай, – буркнул Пато, плотнее подпирая мраморную плиту. – Давай уже. Чем быстрее разделаемся, тем лучше.

Глава вторая

Вот так у Кадиша Познаня всегда – не одно, так другое. Он покачал головой – ничего не попишешь – и сплюнул между могильными холмиками.

– Это труп, – сказал Пато.

– Мы же на кладбище. Где им и быть, как не здесь. – И Кадиш топнул ногой. – Тут под нами еще один.

– Этот совсем другой, – возразил Пато, подсвечивая фонариком. – Посмотри, он лежит, прямо на земле.

– Где? – спросил Кадиш. Одну руку он поднес ко лбу, чтобы лучше видеть в темноте, другой оттолкнул фонарик Пато, отводя луч в сторону. За пятьдесят два года жизни в этом городе Кадиш научился при надобности быть незрячим – слепота его была такой же острой, как и зрение. Если где-то маячила неприятность, он ее не замечал.

Они сбили имя Двух Ножей, само надгробие не тронули. Перелезли через стену и пошли домой. От Пато всего-то и требовалось, чтобы он шел по прямой. Так нет же, он свернул к могилам, мимо которых они не проходили, и вдобавок размахивал фонарем. Кадиш был готов задушить сына – и пусть, прости господи, рядом с первым останется второй труп.

Пато направил луч фонаря прямо на тело. Склонился было над ним, но Кадиш схватил сына за шиворот.

– Хочешь его пощупать? – спросил Кадиш. – Отпечатки пальчиков на нем оставить, да? А потом объяснять, что это нас сюда принесло посреди ночи? Вижу не хуже тебя – убили. Но даю голову на отсечение, Пато, – убийцы поблизости нет. Хочешь, чтобы мы на эту роль записались добровольно? Все будут только рады.

Вот почему Кадиш и не хотел ничего видеть, не хотел подходить к трупу. Одно дело – глянуть издалека, а стоять прямо над этим горемыкой – совсем другое.

Это был молодой парень, он лежал на спине, без рубашки. Ноги – у одного надгробия, голова – у другого. Горло перерезано, тело уже обескровлено. Рядом ни капли крови.

– Его сюда откуда-то перенесли, – сказал Пато.

– Понятно, что он не своими ногами пришел. Ты что думаешь, они из земли вылезают, как тюльпаны? Их убивает полиция, потом выкидывает, а в газетах печатают всякую хрень. Трагедия, что тут скажешь. А теперь – домой. – Кадиш бесшумно заскользил между могил. Пато не шевельнулся. – Стоять здесь – хуже в Буэнос-Айресе места не найти.

– Для нас с тобой – стоять, – заметил Пато. – А для этого парня – лежать. – Он поднял фонарь и высветил на могильных плитах еврейские звезды, выгравированные руки и даты по еврейскому летоисчислению.

– Предлагаешь оттащить его к машине, а потом выбросить в Помпее?[14] Такой у тебя план? Поверь отцу, – сказал Кадиш, – если они начнут резать глотки евреям, заметать следы никто не подумает.

– Откуда ты знаешь, что он – не еврей?

Кадиш выхватил фонарь и направил на голову убитого.

– Посмотри на этот нос. Такими Господь евреев не жаловал, как минимум, две тысячи лет. У тебя шнобель при рождении был больше.

Кадиш поднес фонарь к своему подбородку – получились эдакие солнечные часы. В семье Познань считали (а нередко так и говорили), что могучий носяра Кадиша был самым скромным из трех. При всей научной недостоверности от такого доказательства не отмахнешься. Кадиш опустил фонарь и взял Пато за руку.

– Пора домой, – сказал он. – С евреями на этой стороне пусть разбирается Фейгенблюм со своим правлением. А нам, мой hijo de hijo de puta[15], своих евреев хватает.

Кадиш откашлялся, как всегда поутру, почесался, где чесалось. Приплелся на кухню и с удивлением обнаружил там жену – что это она задержалась? На столе лежала развернутая газета, и Лилиан, держа страницу за край, посмотрела на него поверх узеньких очков.

Кадиш поцеловал жену в щеку, сел рядом.

– В сегодняшних газетах еще не напишут, – заметил он.

– Откуда ты знаешь, что я ищу? – спросила Лилиан.

– Раз ты не на работе, значит, устроили засаду.

– Вечно все и вся против тебя.

– Это точно, – не стал возражать Кадиш. Он похлопал по лежавшей на столе газете. Лилиан достала из-под нее пепельницу.

– Угробишь себя, – сказала она.

– Разве ты против?

Лилиан снова сунула руку под газету, извлекла зажигалку, передала Кадишу, но тот ее руку не отпустил – взял в свою.