Мимикрия в СССР : воспоминания инженера, 1935 - 1942 годы, Ростов на Дону - [30]

— Но, Давыдовна, люди могут говорить о своих очень интимных делах или просто сплетничать и не хотеть, чтобы об этом слышали посторонние. Редко кто будет держать домашнюю работницу, если заметят, что она подслушивает. Это очень неприятно!

— Ну не подслушивать всегда, а только, когда говорят о политике. Не подслушивать, а прислушиваться, — поправилась она.

У меня прямо похолодело сердце. Так откровенно заставлять прислугу шпионить. Если она будет ко всему прислушиваться и относиться подозрительно, она может самый невинный разговор превратить в заговор!

— И вы знаете, — продолжала Давыдовна в возбуждении, — нам приводили примеры, когда домработница оказывала услугу сов. власти. Вы, верно, слышали, что в нашем доме недавно арестовали мужа и жену Семеновых, так это их домработница, Настя, помогла раскрыть, что они враги. У них квартира больше, чем у нас, и она заметила, что когда к ним приходят определенные люди, они всегда закрывали двери и говорили в кабинете. Однажды, прислушиваясь, она услышала, что в разговоре они упоминают Троцкого. Каждый знает, что Троцкий враг, это возбудило ее подозрение и она стала специально прислушиваться. А раз хозяйка бросила в печку пачку писем и ушла, а Настя, не будь дура, выхватила их да и отнесла в профсоюз! Прочитав эти письма, нашли, что они, ее хозяева, были троцкисты, их и арестовали.

— Ну и что же, Настя получила за это вознаграждение?

— Да разве вы не знаете?! Их арестовали, а квартиру со всем добром отдали Насте.

— И теперь она живет одна в большой квартире?

— Нет, она обменяла квартиру на маленькую, а вещи, конечно, забрала с собой. А вы слышали, что сталось с детьми Семеновых?

— Нет, не слышала.

— Детей жалко. Их забрали в приют на другой день после ареста. Потом вскоре приехала их бабушка, хотела забрать детей к себе, и не могла их найти! Искала несколько дней, Настя разрешила ей жить эти дни у себя в квартире, а дети как в воду канули! Она искала по всем приютам и детским домам и не нашла. Люди думают: их или отослали в другой город или отдали в приют под чужой фамилией, ведь дети-то совсем маленькие и еще не знают своей фамилии.

— Скажите, Давыдовна, вот мы тоже часто сжигаем старые письма. У нас, как вы знаете, много родных и знакомых, мы получаем много писем и держать их всех ни к чему. Так что же, вы теперь тоже будете выхватывать их из печки и читать?

— Что вы говорите, Валентина Алексеевна?! Ведь я знаю, что вы и Сергей Васильевич — преданные сов. власти люди. И старые письма часто вы не сама сжигаете, а даете их мне на растопку печки. У вас ведь ничего не хранится под замком. Если бы я захотела, я могла бы прочитать все бумаги в ящиках у Сергея Васильевича, только я, конечно, их не читаю.

Когда я вечером рассказала об этом Сереже, он даже не очень удивился.

— Что же ты ожидала, что таких людей, как Давыдовна, не будут привлекать в сексоты? Это ведь не называется теперь некрасивым словом: шпик, это "пролетарская бдительность". Я думаю, она даже гордится, что государство ожидает помощи от нее.

— Она пожилая женщина и должна знать, что это такое.

— Многие знают, а она была женой милиционера, и ей это не кажется необыкновенным. Удивительно, что их не предупредили не рассказывать хозяевам.

— Может, и предупредили, но она считает нас "своими в доску".

16

Работать с Стрючковым было легко. Мельничное дело он знал назубок и только одно мне не нравилось: он страшно спешил и готов был работать после полного дня еще чуть ли не всю ночь. Так как мы с ним договорились, что заработанные деньги мы разделим поровну, я считала себя обязанной работать так же долго, как и он. Однажды, когда я очень устала, я рассердилась.

— Скажите, кто нас гонит в шею? Бросайте и пошли домой.

У меня не было особых причин спешить домой; дома меня никто не ждал. Сережа уехал с студентами на практику, Наташа гостит у бабушки, а Давыдовна — чем меньше я дома, тем ей спокойней. Все же мне трудно было работать целыми днями, как Яков Петрович, да и дома бывать мне было нужно.

Во-первых, я не хотела обедать в столовой, как обедал Яков Петрович, и сама должна была готовить себе, так как Давыдовна готовила плоховато. Во-вторых, каждую субботу с 7 до 7.30 бывала регулярная прическа в парикмахерской и этого порядка я тоже не хотела нарушать. По воскресеньям же я работать не хотела; еще с детства я привыкла, что работать в воскресенье грех. Это последнее убеждение, к моему вящему удивлению, недавно подкрепила соседка.

Своих соседей по квартирам мы знали мало, но случай привел познакомиться. Как-то в воскресенье у меня заболел только что запломбированный зуб.

Первый раз в жизни заболел зуб и, как назло, в воскресенье! К счастью, один из наших соседей, Атарьянц, оказался зубным врачом и я обратилась к нему за помощью. С тех пор мы сделались друзьями. Так вот, однажды в воскресенье я постирала Наташино платье и вышла повесить его просушить во дворе. Соседка Атарьянц сидела в кресле, греясь на солнышке и увидела меня.

— Валентина Алексеевна, я вам в матери гожусь, поэтому позволю себе сделать замечание. Не гневите Бога, не работайте в воскресенье. У вас ведь есть прислуга, пусть она стирает среди недели, а в воскресенье вы все отдыхайте.