Милый, дорогой, любимый, единственный… - [3]

— Ей ребенка перепеленать надо?!

Мужчины разом пожали плечами.

— Хорошо, — начала Верка беспроигрышный вариант. — Поезжайте, пейте, а я останусь. Я так не могу…

— Ну уж нет, — заволновался Севка, повернулся к Вадиму. — Ты, брат, заварил кашу, ты и это… сам.

Пассажирка заплакала.

— Перестань реветь! — разозлился Вадим. — Вы — езжайте…

Взял ключ у Веры.

— Пойми, дед, — начал Севка.

— Вали, вали! — сказал Вадим. — Все нормально. Давайте!.. Пошли, — сказал девушке, и они пошли.

Вера неторопливо устроилась на первом сиденье, Севка тронул, поглядывая в зеркало.

— Идут вместе. А она ничего — борзая… Видела, как она на меня посмотрела?

— Ничего не рассказывал? — спросила Верка. — Он же вроде с Галькой гуляет…

— Мало ли что?!

Вадим хмуро топал к Севкиному дому, пассажирка спешила за ним.

— Вам очень надо было? — робко спросила она.

— Не очень.

— Мне в порядок себя привести, куда я такая? И ребенка… Я мигом, не сердитесь, ладно?

— Не повезет, так не повезет. Кто у тебя?

— Ребенок? — переспросила она. — Мальчик. Зовут Саша.

Уже у подъезда она расхрабрилась совсем.

— Можно мне позвонить?

Вадим пожал плечами. Она передала ему ребенка, вошла в автомат, сняла трубку, не набирая номера, просительно на Вадима посмотрела.

— Мне, знаешь, не очень интересно, что ты там говорить будешь, — сказал он и отошел на приличное расстояние.

Девушка мгновение собиралась для нужного звонка, решительно коснулась пальцами номерного диска.

— Что, Саша? — спросил Вадим у спящего, молчаливого пацана. — Вот такое счастливое детство. Держись, дальше хуже будет.

Разговор у нее получился короткий и, наверное, окончательно неприятный.

— Все сказала! — подошла она, спросила отчаянно-весело: — Куда идти?

— Мужик твой не больно ударился? — спросил он.

— Мужик? — не поняла она. — А-а-а! Не знаю. Я звонила в милицию.

— Не дело, — сказал Вадим, — заявлять надо лично. Прям они сейчас попрутся его забирать… Надо самой идти, а еще лучше с ребенком.

— Как вас зовут? — спросила она, уводя разговор от неприятного.

— Вадим.

— Меня — Ксения, — сказала она.

Остановился лифт на площадке Севкиного этажа.

— Вот и серьги твои целы будут, — сказал он.

— Я свою жизнь погубила, — ответила она. — А ты — серьги!

Телефонный звонок придал ей бодрости. А у Вадима хоть и пропал занудный страх перед ее неожиданными истериками, но вместе ушла и уверенность в своей оценке чужой примитивной истории.

Она скинула плащ, сняла платок с головы…

«Почему, Вадик, ты не болтался у школы, где эта волчица кончала десятый?» — подумалось ему.

Рослая, выше стандартной красавицы, худая, узкоплечая, чуть сутуловатая, она двигалась нескладно, как щенок добермана, так же осторожно и мягко. Хорошая одежда не подчеркивала грудь, длину ног, но округляла каждое движение, сжилась с телом и говорила не о грубой привлекательности, а о трепетности, молодом упрямстве, свежести. Она отошла в тепле, при ярком свете пропал ужас в глазах, исчезли морщинки страха. Лицо зарозовело, задиристо отогнулась нижняя губа, в глазах пробуждалась уверенность красивой девки. Это было новое поколение: смелое, выросшее на хорошей еде, беспечное и деловое.

Вадиму вспомнилась мать. Она гонялась за ним с ремнем, чтоб снял телогрейку и шел в школу в новом пальто. И сколько он мучился, пока пальто не обтерлось, не посерело от пыли и не стало нормальной одеждой, удобной, не выделяющей тебя среди пацанвы.

— А ты ничего, Ксения, в порядке, — сказал он, злясь на нее.

— Это я еще не накрашена, — сказала она вяло.

— Зато приодета.

— Нормально, из Италии.

— И имечко у тебя модное! Сейчас модно старинное… Хотя, скажем, какая ты, к чертям, Ксения!..

Она удивилась его недружелюбности, он опустил глаза.

— Вон ванная…

В холодильнике на кухне стояли две бутылки пива. Вадим ножом сковырнул пробку, услышал легкий вскрик, потом хохоток из плохо приотворенной ванной. Подошел, хотел заглянуть. Дверь резко захлопнули перед ним.

— Сюда нельзя! — испуганно сказали из-за двери.

— Чего ты там смешного нашла?

— Так, — хмыкнула она.

Попивая пиво, Вадим прошел в комнату, отыскал в шкафу старую простыню, порвал на две половины. Постучал в ванную, Ксения плотнее закрыла дверь.

— Не заходи!

— Пеленка, — сказал он.

— Положи там…

Он допил пиво, по привычке поставил бутылки под стол. Ксения мелькнула в коридоре. Он пошел за ней, встал в дверях. С ребенком она обращалась бережно, но бестолково. Обычно матери берут своих ловко, со стороны даже рисково, а эта хлопотала, как девчонка над младшим братом.

Такие красавицы, если нет родителей, приспосабливают к пеленкам мужей. И мрачный верзила, вроде Ксениного суженого, носится с детским питанием и горшками, потрясенный рассказами об ужасах родов, ежедневно чувствующий вину за испорченную фигуру жены, за крикливого младенца, якобы испуганного в утробе его поздним появлением после получки. Иногда они бунтуют, и тогда получается беготня вроде сегодняшней. Кто тут виноват? Дело добровольное.

— Кто ж так пеленает! — не выдержал он.

Она быстро села на кровать, закрывая телом свое сокровище. Вроде стеснялась, если он увидит голое ребячье тельце.

— Я сама, — умоляюще сказала она.

— Полосатый он у тебя, что ли? — хмыкнул он.