Милосердие весны - [4]

Припомню забытые песни,

Стряхну у порога тоску-маету,

Для нового счастья воскресну.

Мне снова откроют речные луга

Забытые мною секреты:

Крутыми покажутся мне берега

И долгим —

                 короткое лето.

Я стану пахать

И хлеба молотить —

Утешусь работой простою…

И город,

          что напрочь успею забыть,

Увидится светлой мечтою.

ЧУДАК

Они встречаются не часто,

Не чаще,

           чем в тайге женьшень.

На мир глядят они глазасто,

Всегда светлы,

                     как майский день.

Их называют простаками

И чудаками их зовут.

Но кто они?

Не знают сами.

И вряд ли скоро их поймут.

Чудак последнюю рубаху

Отдаст,

          оставшись нагишом.

Он вроде не подвержен страху,

Ему и плохо —

                     хорошо.

Он перетерпит,

                       перебьется,

Перезимует как-нибудь.

На дармовщинку не упьется…

Он, может быть,

Всей жизни суть —

Та самая,

Что в чистом виде

Явилась доброю звездой?

Он никого-то не обидит,

Восстанет сам перед бедой.

Сидит смиренно у калитки —

Ему под солнцем благодать.

Обобранный,

                   считай, до нитки,

Глядит:

         чего еще отдать?

И рано ль,

             поздно ли

Пройдоха

Заявится,

            ну как на грех.

И оберет его до вздоха.

И все ж чудак —

Богаче всех.

«Со мною в обнимку леса…»

Со мною в обнимку леса,

Как братья, вся живность лесная…

Теперь бы взлететь в небеса —

Да держит забота земная.

Пора бы набраться ума —

К чему непременно по кручам?

Но совесть встревает сама,

Топорщится совесть колюче.

С утра зарекался молчать

(Живется молчальникам сладко),

А вечером взвился опять,

И вот

Получилась накладка.

Торчу на опушке, как пень.

И в тягость мне

Собственный норов.

Подняться с колодины лень,

Не то что карабкаться в гору.

Кукушка мне годы сулит —

И так-то уж сладко кукует…

А сердце болит и болит,

Когда же оно возликует?

ВЕРА

Советуют не в лоб,

Как бы в обход:

Пора смириться и остепениться.

Не будь ты

               как подстреленная птица,

Что по земле крылом напрасно бьет!

Да разве мало было, чудаков —

Что сгинули во льдах,

В кострах сгорели,

Что досыта при жизни не поели —

Погребено под осыпью веков?!

Я слушал и пытался вникнуть в суть:

Какие расставляются мне сети?

Живешь-то раз,

Всего лишь раз на свете,

Так неужель в болоте потонуть?!

Своей любимой изменить мечте,

Бог весть куда на промысел податься?

Да разве можно в чем-то сомневаться,

Когда, как солнцу,

Веришь красоте!

«О боже мой, не хочет сердце биться…»

О боже мой, не хочет сердце биться,

Все норовит совсем остановиться.

А я никак не слажу сам с собою,

Готов принять возмездие любое,

Принять за то,

Что всем ветрам открытый,

Что чаще был голодный,

Реже сытый.

Вдруг затоскую по июньской ночи,

Заманчивой,

Как у любимой очи.

Приму печаль

                    сквозной осенней рощи,

Во тьме спущусь

                        к шальной реке на ощупь,

Как будто и не слышу

                                  сердца сбои,

Как будто не помечен я

                                     судьбою.

Дожить бы до весеннего разлива,

Уткнуться ветру

                        в ласковую гриву,

Прислушаться,

                     как чибис в поле плачет…

И все-таки мне верится

                                     в удачу.

«Кардиология. Просторная палата…»

Кардиология. Просторная палата.

Костлявый, кто-то спрятался в углу.

Так вот она —

                    за все,

За все расплата…

Вдыхаю воздух —

                          вязкую смолу.

И потолок,

Как палуба, покатый,

От лампочки —

                       зеленые круги,

А мысли заблудились вне палаты —

Друзья оставлены,

Не прощены враги…

А тот костлявый, в белом, шевелится,

То позовет,

То сам идет ко мне.

Хочу кричать:

«Не уходи, сестрица!»,

Но крика нет —

                      не по моей вине.

Не по моей вине опять не спится,

И кажется:

Я тут давным-давно…

Мне лишь бы в этом мире зацепиться —

Хоть взглядом за рассветное окно.

НЕЗНАКОМКА

Диагноз, как выстрел, точен.

Спускаюсь по виражу.

Тихонько на обочину

Из жизни ухожу.

И вовсе затих,

Подумав

О бренности бытия.

Покликать бы односумов:

«Прощайте, мои друзья!

Не поминайте лихом!»

Поглубже вдохнул глоток

И по-мужски, без психа,

Пошел на последний виток.

И встретился вдруг глазами —

Какие глядели глаза!

Коснулась лица руками —

Меня щекотнула слеза.

Слеза!..

Да не я ли матросом

Разгуливал по волнам!

Мне вскинуться альбатросом

И пасть бы к ее ногам!

Я простынь тяжелую скомкал,

Подался чуть-чуть вперед…

Спасибо тебе,

                    Незнакомка,

Матросы — надежный народ.

ВОСКРЕСЕНИЕ

Невзгодами с лихвой богаты,

Живем,

Нещадно жизнь кляня.

Наваливались

                    дни-накаты,

Как будто бревна, на меня.

Ну что ж,

И я не, исключенье —

И так,

      и этак жизнь клеймил.

Не знал,

Что будет «заточенье»,

Что станет белый свет немил.

И вот пришлось:

Лежу придавлен

Больничной простыней-плитой.

Но каждой клеточкой направлен,

Стремлюсь

                отнюдь не в мир иной.

Беда,

Натешившись досыта,

Быть может, стряпает кутью…

А вот душа уже открыта,

Цветет навстречу бытию.

И тянет губы, как теленок

(От счастья сам я замычал).

Не плакал я, считай, с пеленок,

А тут, брат,

               чуть не подкачал.

Гляжу под чуткие ресницы

В глаза с веселой синевой:

И верю —

Ласковей сестрицы

Не знал я в жизни никого.

Теперь бы давние напасти,

Бывалой силы добрый хмель!