Милосердие смерти - [33]
Смерть нового пациента грозила начальникам в сфере здравоохранения неопределенными последствиями.
Пациент был в сознании, с правосторонним параличом и выраженными нарушениями речи, с критически высоким уровнем артериального давления. После проведения компьютерной томографии и прямой ангиографии диагноз не вызывал сомнений – разрыв аневризмы. Состояние больного стремительно ухудшалось, и он был переведен прямо из приемного отделения ко мне в реанимацию. Через пятнадцать минут после перевода я вынужден был принять решение о срочном начале искусственной вентиляции легких. Времени на обсуждение и согласование столь ответственного решения не было – пациент мог просто погибнуть. Телефон руководителя нашей клиники был недоступен (видимо, большой «хурал» во главе с министром решал стратегические задачи), и поэтому решение принимал я единолично.
Все прошло удачно: после погружения в наркоз, перевода на аппаратное дыхание и струйное введение манитола состояние пациента несколько стабилизировалось, но я прекрасно понимал, что это передышка короткая и что без операции мужчина погибнет. Внутричерепное кровоизлияние, внутримозговая гематома вызывали критические изменения кровообращения, нарастание отека мозга. Гематома, по всей видимости, увеличивалась в объеме – это неминуемо приводило к смерти мозга, а затем и самого пациента.
Нейрохирургов, принимающих решение о проведении операции, рядом не было, и мы ни до кого не могли дозваться. Все боссы заседали в кабинете академика, как докладывали его клевреты, а принимать какие-либо решения без «шефа» никто не мог. Ситуация вот-вот могла сорваться в необратимое.
Да, предновогодние деньки не задались не только для пациента, но и для нас. Я понимал, что, если сейчас или в ближайшее время пациент умрет, до подхода в реанимацию академика и иже с ним, во всем обвинят меня. Я также знал, что у академика на завтрашнее раннее утро запланирован отлет в страну горнолыжных чудес и что билеты, отели и всякое иное проплачены заранее. Неужели отменит?
Они ворвались в отделение стремительной походкой – министр, директор института и академик. Свита осталась у входа в отделение. Не глядя на нас, они подошли к постели пациента – на их лицах промелькнул просто кинофильм с детективным оттенком.
Министр явно думал о том, что теперь этот «зарвавшийся академик, друг и спасатель российской элиты» получит очередную пулю. Она, конечно, его не сразит, но ударит по репутации, и что в клинике нейрохирургии Академии наук все было бы по-другому. А тут не успели привезти, и – бац! – на аппарат.
Академик завтра улетает в отпуск. Неужели отменит?
Директор института думал о том, что теперь этот «зарвавшийся академик, друг и спасатель российской элиты», неудачный претендент на место директора института получит очередной щелчок по носу и на время умерит свои амбиции.
Академик же явно думал, что его «прикроют» сверху, и этот случай никак не повлияет на его реноме. И, в конце концов, он завтра улетал в отпуск, а приказ уже подписан директором института, так что, может быть, и лучше, что все так быстро закончится.
Я стоял у постели и созерцал этот сериал в лицах, ожидая продолжения в вербальном варианте.
– Что произошло, доложите, пожалуйста, – обратился ко мне академик холодным, вкрадчиво-угрожающим голосом. Зная его повадки, я понимал, что меня не ждет впереди ничего хорошего. Жертва избрана, причина неудач указана. Все трое смотрели на меня глазами опытных царедворцев и мысленно придумывали для меня наказание.
Но, по большому счету, мне было по барабану – я думал не об административных последствиях, а просто смотрел на монитор и думал, сколько времени нам удастся продержаться вместе с пациентом до развития запредельной комы.
– Состояние пациента после поступления в отделение реанимации резко ухудшилось, и нам пришлось срочно погрузить его в наркоз и перевести на аппаратное дыхание, параллельно с катетеризацией центральных вен и периферической артерии, для обеспечения постоянного и устойчивого доступа к центральным сосудам и для контроля центральной гемодинамики и параметров газообмена.
Министр, сам бывший военный врач, внимательно и понимающе посмотрел на меня, и в его глазах я неожиданно увидел искреннее сочувствие и поддержку. Так смотрят на жертв несправедливого приговора, которых жалко, но невозможно ничем помочь.
Академик же продолжал блиц-допрос своим угрожающе холодным тоном, при этом не повышая голос и, даже наоборот, чуть не переходя на шепот – больше похожий на змеиное шипение.
– Почему? Почему вы единолично приняли столь ответственное для судьбы пациента решение, которое несомненно повлияет на результат его лечения. Что? Побыстрее в наркоз, чтобы не беспокоил вас и ваших сотрудничков в преддверии праздников? Молчит пациент, аппарат работает, и вам никакой печали. Скажите, как мы можем сейчас оценить сознание пациента и динамику его состояния при том, что вы ввели в него лошадиную дозу наркотиков и седативных препаратов? Позовите, пожалуйста, доктора Зендрикова.
О, доктор Зендриков, знаменитый доктор Зендриков – восходящее светило отечественной реаниматологии, нейрохирургии и неврологии, вместе взятых. Герой виртуальных баталий местного разлива и виртуальных побед российского здравоохранения. Доктор Зендриков был воспитанником нашего академика, его научным ставленником и наместником у нас в реанимации. Ставя безумные эксперименты на наших больных, ради печати псевдоисследований в журналах, он позиционировал себя лидером отечественной реанимации. Зендриков Петр Петрович, впитавший в себя массу литературных источников, умело жонглировал полученными знаниями, обязательно подтверждая каждый свой тезиз ссылкой на источник, чем не мог не вызывать доверия у основной массы окружающих его коллег, но не знающих его в повседневной рутинной практике.
