Милосердие смерти - [34]
С лохматой шевелюрой и косичкой сзади, а иногда и дредами, с браслетиками на запястьях и голенях, с серьгой в мочке правого уха – так он выглядел в повседневной жизни. Небольшого росточка, но с выраженным животом, он тем не менее был очень подвижен и шустр.
– Как сперматозоид, – смеялись врачи нашего отделения реанимации.
В состав научной «зондеркоманды» входили подобные ему по духу, которых никогда не волновала судьба пациентов.
Жабоподобной внешности Валерия Степановна, с мерзким характером и вследствиие этого – крайней неуживчивостью в любом коллективе, маниакально и безжалостно выполняющая задания своего бога Зендрикова.
Еще один воспитанник его, Степан Николаевич Петрушин, ни часу не проработавший практическим врачом, а сразу же ушедший в научный мир. Он также продал свои душу и совесть дьяволу ради успешной защиты кандидатской и докторской диссертаций в кратчайшие сроки. Он был под метр девяносто, но, несмотря на молодой возраст, уже обрюзгший, сутулый и седой. Малейшие трудности мгновенно заставляли его голос дрожать, а лицо – покрываться яркими красными пятнами. Порой казалось, что он вот-вот заплачет или сорвется в истерический визг.
Петрушин заходил к пациентам ненадолго и всегда с брезгливостью на лице.
Я поражался его рабочим распорядком. Приходя на работу к семи часам утра и сопровождая нас на утренних обходах руководителя клиники, он затем запирался в своем кабинетеке без окон и мог просидеть там весь рабочий день. Изредка он заходил в палаты, чтобы снять показания с датчиков и в крайнем случае произвести какие-либо замеры. Но обычно эту черную работу он поручал кому-либо из моих врачей, прикрываясь якобы приказом академика. К пациентам он подходил с чувством нескрываемой брезгливости и всегда максимально быстро пытался выскочить из реанимационного зала.
Степа был как бы заряженным контрольной пулей пистолетом у моего виска, пистолетом, который держал академик. Когда мои противоречия с ним на обходах или утренних конференциях заходили в тупик, он говорил: «Фас!» этому туповатому дылдастому ученому по имени Степан Николаевич. Тот же в угоду академику начинал высказывать прописные истины, указывающие, по его мнению, на мою некомпетентность и подтверждающие правоту академика. При этом было видно, как ему было невероятно страшно и как он опасался моего отмщения…
Я думаю, времени практически не осталось. Надо принимать правильное решение.
Мне кажется, Зендрикова не успели даже позвать, как он, с выражением лица «чевось изволите, барин», оказался рядом. Как черт из табакерки. Видно, мерзавец стоял за углом и подслушивал.
– Петр Петрович, – начал академик, – коллеги советовались с вами по поводу тактики лечения больного? К вам обращались за помощью? Как так получилось, что не успел пациент поступить в реанимацию, его моментально погрузили в наркоз и перевели на искусственную вентиляцию легких? Петр Петрович, я сколько раз вам говорил, что вы – мой представитель и научный руководитель этого отделения, и все важные вопросы должны решаться только с вашим непосредственным участием. Почему вы не контролируете ситуацию?
Зендриков с нескрываемым злорадством отвечал, преданно смотря в глаза академика:
– Владлен Владимирович, я был в отделении, находился в своем кабинете, и поверьте мне, ни один человек не удосужился доложить мне о происходящих событиях! Я, конечно же, никогда бы не позволил совершить подобный, вредящий пациенту тактический ход. Вы же знаете, сколько раз я говорил нашему заведующему о его чрезмерном применении наркотиков и седативных препаратов у пациентов с повреждениями головного мозга. И я не раз показывал ему и всем врачам отделения реанимации статьи о повреждающем воздействии седативных препаратов и опиоидов на когнитивные функции пациентов, перенесших травмы и заболевания головного мозга при выходе их из критических состояний.
«Только до выхода из критических состояний нужно еще дожить», – подумал я.
Но возражать что-либо в этой ситуации было бесполезно. Да и привык я к этим наскокам академика и его подельников.
– Многоуважаемые коллеги, – начал я свою речь, – я думаю, времени у нас практически не осталось, и, если в ближайшие минуты не будет принято решение об оперативном вмешательстве, в первую очередь о декомпрессии головного мозга, мы потеряем пациента.
Все встрепенулись. Роковая фраза была вброшена, и наступало время принятия правильного решения.
Если после операции больной выживает – ура! Академик опять доказывает свою гениальность и невероятное мастерство хирурга, директор института показывает слаженную работу всей команды, а министр вновь демонстрирует свою блестящую прозорливость, правильно выбрав лечебное учреждение, где спасли пациента.
Ну а если после операции больной умрет, то академику ничего не будет, директору института могут припомнить пенсионный возраст и поставить черную метку. Ну а для министра это может оказаться катастрофой, ведь все уже знали имя следующего.
Но можно было сказать, что риск операции крайне превышает риск консервативной терапии. И так для всех было бы спокойнее, так все бы покинули зону карающего административного огня. Но заведующий реанимацией испортил весь пасьянс и сказал то, чего никогда бы не сказал умный и смотрящий далеко вперед руководитель. Кроме того, он не посоветовался с руководством, да и слова ему никто не давал.
