Милосердие смерти - [31]
Профессор Зельц в глубине своих мыслей мечтал о Нобелевской премии.
Я помню встречу на конгрессе по анестезиологии-реаниматологии в Брюсселе с Витей Суслопаровым. Он заведовал отделением реанимации в одном из самых знаменитых лечебных учреждений в стране. Он был профессор, он был умничка, он был прекрасный «ручник» – и при всем этом он был глубоко порядочен. Редчайшее сочетание в наше время. При всех своих профессорских регалиях Витя в первую очередь был реаниматологом и все время проводил в своей реанимации, у постели очередного пациента, если не консультировал очередного больного за пределами своей больницы. Его постоянно вызывали на консультации в самые разные города и селения необъятного бывшего Советского Союза. Авторитет его был не раздут научными званиями и административным ресурсом, а заслужен и доказан результатами его блестящей работы. Витя, конечно, не отказывался от гонораров, но всегда на первое место ставил степень своей нужности в спасении пациента. Его странная на первый взгляд философия лежала в плоскости заповеди «отказ от консультации пациенту сравним с неоказанием помощи врачом». И поэтому, иногда проведя все выходные на выезде в маленьком городке у постели пострадавшего в автотравме, он мог просто ничего не получить, кроме искреннего: «Спасибо, доктор».
Он был пахарь, трудяга, и, конечно же, он был инородным телом в окружающем его враждебном мире серых и корыстных посредственностей. Но его не ели – боялись. Он лечил и многих реальных, обладающих властью людей из мира криминала, и «рыцарей без страха и упрека с холодным умом и горячими сердцами», и политический бомонд. И те понимали, что этого парня нужно всегда держать в поле зрения, на всякий случай, для страховочки. Поэтому и терпели, скрипя зубами. Но периодически покусывали и ждали момента, когда «Акела промахнется».
Но при кажущейся на первый взгляд его некой одержимости своей профессией, Виктор был разносторонним человеком. Он увлекался театром, живописью и литературой, он прекрасно играл на фортепиано и гитаре и очень любил оперу. Благодаря своим профессиональным качествам он был вхож в богемную тусовку столицы, зная при этом лично многих артистов и режиссеров. Его можно было увидеть на самых громких и ярких театральных премьерах и в выставочных залах новых экспозиций. Это было его естество, это не было наигранно, это была его жизнь. Разве что в семейных отношениях он не был особенно счастлив: через двадцать пять лет совместной жизни и при двух взрослых сыновьях жена Виктора настояла на разводе, а сам он продолжить жить на съемной квартире, оставив все жене и детям. В его жизни мало что изменилось, лишь работа теперь была в шаговой доступности, что позволяло ему еще больше времени заниматься своим любимым делом.
Много лет наблюдая за Виктором со стороны и находясь с ним приятельских отношениях, я всегда восхищался им. Что касаемо дружбы, то он по сути своей был одиночка, и я не знал, кого он мог бы назвать своим другом. Наверное, он не нашел в своем окружении людей, которые полностью соответствовали бы его взглядам на жизнь. Однако при всем моем перфекционизме и критическом отношении к окружающим меня людям, Виктор Суслопаров был для меня примером и неким жизненным ориентиром.
И вот я однажды узнаю – Виктор пропал. Он уволился и исчез, никому ничего не сказав и не оставив никаких контактов. Версий произошедшего было много, но ни одна из них не находила реального подтверждения.
Я случайно встретил его в аэропорту Брюсселя через несколько лет после его исчезновения, когда возвращался в Москву. Узнал я Витю лишь по характерной уверенной походке и пронизывающему взгляду серых глаз. Это был другой человек.
Сострадание к больному, к его родственникам уничтожено и приравнивается современными псевдоцелителями к преступлению.
Загоревший, с короткой стрижкой, в элегантном спортивном костюме с красно-голубым принтом и белых кроссовках. С модным рюкзаком на одном плече и черным кожаным дипломатом в другой. Это был человек из другого мира. Он явно помолодел лет на пятнадцать, а то и двадцать. От него веяло спокойствием, уверенностью и нескрываемым счастьем. У нас было время – мы засели в одной из аэропортовских кафешек, и Витя рассказал мне свою историю.
– Ты знаешь, Артем, я, конечно, не против Горбачева, перестройки, новых реалий. Но помимо свободы эта эпоха принесла в нашу жизнь не очень хороших людей – и в первую очередь это коснулось медицины. Ты понимаешь, когда негодяй в бизнесе, это нормально. Но когда общество благоволит негодяям во власти, педагогике и медицине, это общество обречено. Оно скоро перестанет быть жизнеспособным. Так вот, последние лет десять-пятнадцать я находился в постоянном стрессе неразрешаемых вопросов. Как лечить? Кому сегодня дать лекарство, которое необходимо для лечения четверых, если в наличии только для лечения одного? И эта проклятая система делала тебя невольным палачом и вершителем судеб человеческих. Эта постоянная нагрузка на мозг, на совесть вызывала у меня и моих врачей жесточайшие депрессии, она деформировала наши личности. Многие врачи стали уходить из профессии, некоторые старались вырваться за границу, некоторые спивались… Но я видел, что основная масса современных отечественных лекарей смирилась с ситуацией, заткнула рты и совесть и превратилась в банду невольных убийц.
