Милое дитя - [93]

Рогнер фыркает, презрительно и в то же время недоуменно. Я видела, как его затягивает собственный рассказ, и он как будто во второй раз переживал все события.

– Кем она себя возомнила? – разносится его голос по кухне. – За кого она меня принимает? Я – лучший журналист этой страны, и вижу, когда мне лгут. Она лжет. Поэтому я слежу за ней – и оказываюсь прав. Лена снова встречается со своим бывшим. И это сразу после того, как я рассказал о наших отношениях жене. Я наконец-то признался ей, как того хотела Лена. Ей хотелось, чтобы я развелся. Поэтому я сообщил Симоне, что ухожу от нее, что хочу жить с Леной.

Он замолкает. В этот момент что-то меняется, я чувствую это. Кажется, Рогнер стареет на глазах. Возможно, я сама себя накручиваю, или тусклый свет над плитой падает под таким углом и искажает его черты…

– Так вот почему, – произносит Маттиас Бек. Очевидно, он о чем-то догадался.

Рогнер кивает.

– Несколько газет все-таки написали об этом, и я не смог им помешать. К счастью, в нашей сфере не принято подолгу зацикливаться на теме самоубийства, чтобы не провоцировать других несчастных и отчаявшихся.

Он устало потирает лоб, вероятно, в надежде таким образом разогнать воспоминания. Тщетно.

– Отравление угарным газом. Она затащила гриль в ванную, заткнула все щели и разожгла угли. Я обнаружил их, когда вернулся домой после работы. Они лежали в ванне, Паскаль у Симоны на руках. Со стороны казалось, будто они спят. Только они не спали. Они были мертвы. – Рогнер опускает руку. В этот момент у него такое выражение, словно в голову ему пришла какая-то мысль. – Лена – это единственное, что у меня осталось. Теперь я ничего не упущу из виду. И подобного больше не случится, обещаю тебе, Паскаль. Папа за всеми присмотрит.

На мгновение воцаряется тишина, и в воздухе повисает напряжение. Ощущение, словно и здесь, в этой комнате витает невидимый, смертоносный газ, как тогда в ванной Рогнера. Затем Рогнер прокашливается, и кажется, он вырывается из прошлого, возвращается обратно на кухню, где нам уготован неизбежный конец.

– Лена даже не испугалась, когда я перехватил ее по пути с вечеринки. «О, Ларс, – сказала она и рассмеялась. От нее несло перегаром и «травой». – Сто лет не виделись». Между тем прошло тринадцать дней. Тринадцать дней, за которые я похоронил семью и подготовил хижину. Поначалу, когда я привез ее туда, Лена думала, что это шутка. Думала, это какая-то игра, возможно даже, что-то сексуальное… Легкая интрижка на прощание. Но потом я рассказал ей о Симоне и Паскале. Тогда до нее начало доходить, что она уже никогда не выйдет оттуда. Впервые в жизни она возьмет на себя ответственность, и я об этом позабочусь.

– Вы… писали о ней статьи, – потрясенно произносит Маттиас Бек.

Рогнер смотрит на него, и боль, как по щелчку, сходит с его лица. Более того, он снова ухмыляется.

– Таким способом я показывал вам, кем на самом деле была ваша дочь. Кроме того, так я был в курсе расследования. А это важно, если совершаешь преступление и не очень-то хочешь, чтобы все раскрылось.

Я вижу, как мучается Маттиас Бек. Артерия на виске пульсирует, он беззвучно шевелит губами. И все же ему удается выдавить несколько слов. Вопрос, который – и мы все это понимаем – должен стать последним.

– Почему Лена умерла?

Рогнер откидывается на спинку стула и запрокидывает голову.

– Вы полагаете, я убил Лену, – начинает он задумчиво. – Но это не так. Это был несчастный случай, вскоре после рождения Сары. Нашей малютки. Сначала она только плакала…

Ханна

Всегда нужно внимательно слушать, особенно если говорит папа. Я уже давно отложила красный карандаш. Все равно мой объект для рисования переместился. Женщина уже не лежит на полу, а сидит у стены между мамой и дедушкой. Теперь для пятен на ее лице потребуется бордовый цвет, кармин уже не годится. Когда женщина открыла нам дверь, папа очень сильно ударил ее головой о стену. С такой силой, что даже получилось со звуком памм! Но какой бы большой ни была рана, обычно кровь засыхает очень быстро. Так в нас заложено эволюцией: быстрая свертываемость крови повышает шансы на выживание. Однажды нам досталась мама, у которой было нарушение свертываемости крови. У нее почти три дня текла алая кровь. К счастью, мы догадались уложить ее на целлофан, иначе она бы нам все перепачкала. Папа уже рассказывал мне грустную историю про мальчика в ванной. Это был мой брат, вот как сейчас Йонатан. Я и теперь хорошо слушала, хоть и знала эту историю. Папа рассказал мне ее после случая с мамой и Сарой. Он тогда плакал и говорил, что нужно беречь семью, иначе можно все потерять. Он сказал так, потому что я не любила Сару и потом очень этого стыдилась. Теперь папа рассказывает дедушке, маме и незнакомой женщине про Сару и про то, как она постоянно плакала после своего рождения. А через некоторое время начала еще и кашлять. К счастью, это продолжалось недолго. Помню, как я обрадовалась, когда Сара впервые затихла, и подумала, что теперь мы снова сможем выспаться. Мама тогда сказала:

– Это плохо.

Только это не так. Спать очень даже хорошо и, главное, очень важно, потому что во сне наше тело восстанавливается.