Миллионы в пещере - [31]

Так началась моя новая жизнь.

* * *

Через неделю я уже ничем не отличался от Ральфа Бенца. Так же был измят и небрит и так же предпочитал, напившись мутного кофе, забраться прямо в одежде на кровать, чтоб хоть во сне забывать о своей полуголодной мучительной жизни. Теперь никто не узнал бы во мне былого Гиля Тука, отличавшегося, как вы могли за-метить, тонким вкусом и большими требованиями к жизни.

Я облюбовал себе перекресток неподалеку от моего жилья.

Рано утром выходил со своим ящиком и бродил дотемна. Вскоре я наловчился, и в моих руках щетки мелькали уже почти с такой же быстротой, как у Нола.

Думал ли я о своих миллионах? Думал. И все изыскивал способ заставить мир признать меня. Отправил письма едва ли не всем, кто меня когда-либо знал. Написал в Айландию Гарри Генту, Перси, Гиппорту, Брефу, Дорну… Написал я и Уоджеру-младшему. Вечером, когда я возвращался в мою нору, я сразу же садился за письма, а потом отправлялся на почту в тайной надежде, что сегодня меня ждет письмо. Но писем мне не было. Ни одного письма.

Я знал, что Цезарь живет в роскошном особняке неподалеку от Уоджера. Однажды я отправился туда и расположился со своим ящиком у решетки сквера.

В полдень Цезарь, сопровождаемый целой свитой, вышел из дома, пересек мостовую и направился к скверу. Когда он со мной поравнялся, я крикнул:

- Цезарь!

Пес навострил уши, в это время чья-то железная рука схватила меня за шиворот и отбросила на середину мостовой…

Шел мелкий косой дождь, я мок на своем углу, поджидая клиентов, которых, как известно, в такую погоду не бывает. Вдруг передо мной возник большой, забрызганный грязью ботинок. Обычно я получал свою монету, даже не глядя на клиента, но, как видно, бог имел основания хранить меня. На этот раз я поднял голову. Передо мной стоял Олен, тот самый, который с младшим Уоджером приезжал в Вэлтаун.

- Господин Олен! - крикнул я.-Господин Олен! - я всхлипнул.

По бесстрастному лицу Олена от ух:а к уху пробежало выражение жалости. Пробежало и скрылось.

- Видите, в каком я бедственном состоянии, все из-за того, что мошенник Уоджер не хочет признать, что я это я. Он ограбил меня, - говорил я сквозь еле сдерживаемые рыдания.

- Тише, тише, Тук, - заговорил Олен. - Уоджер не мошенник, он деловой человек и был бы последним дураком, если бы выпустил так неожиданно приплывшие к нему миллионы…

- Но я ведь жив!

- Ну и что же? Ваше завещание совсем не поддельное, а что вы умерли, это установлено, и здесь, согласитесь, также не было никакого мошенничества. И Цезарь введен в наследство с соблюдением всех требуемых законом формальностей. Так чем же вы возмущаетесь?

- Но я жив, - повторил я без прежней уверенности.

- Какое это имеет значение, Тук! - пожал плечами Олен. - Ведь еще надо, чтоб этому поверили? А кто поверит? Кому нужно в это поверить?

Я молчал. Мое молчание растопило его сердце, он вынул из кармана десять дьюриков и протянул их мне. Я так же безмолвно опустил их в карман.

- Удивляюсь только, что ваши друзья не могут устроить вам более приличное существование, чем то, что вы ведете, - все еще не уходил Олен. - Вы не пробовали к ним обращаться? Например, к Генту, я слышал, он был вашим другом?

- Я писал ему в Вэлтаун, но он не ответил.

- Но он же здесь, в Нинезий.

Я посмотрел на Олена в недоумении.

- Я только вчера встретился с ним на скачках. Разыщите его.

- Нет, - сказал я. - Я к нему не пойду. Больше ни к кому не пойду. - Вскинув на плечо свой ящик, я ушел, не оглянувшись.

Вечером я, как всегда, перед тем как лечь спать, пил свой кофе. Нол примостился в углу и что-то мастерил при тусклом свете подвешенной у самого потолка засиженной мухами лампочки, а Бенц, напевая какую-то навевающую тоску однообразную песенку, к которой он питал странное пристрастие, собирался в свой бар. Он усердно его посещал и возвращался оттуда в разной степени опьянения: то громко пел, когда у него не хватало денег, чтоб напиться по-настоящему, то глухо стонал или вычурно ругался, если ему удавалось оглушить себя достаточным количеством виски. Бенц иногда приглашал меня с собой, но я отклонял его приглашения, к вину меня не тянуло.

В этот вечер уже в дверях Бенц оглянулся и, бросив беглый взгляд на зеркало и поправив на себе помятую шляпу, неожиданно сказал:

- Когда у человека такое паршивое настроение, как сегодня у вас, Тук, ему непременно надо выпить. Я готов прозакладывать голову, что вам сегодня важнее всего на свете - выпить.

И вдруг я понял, что Бенц прав. Перед моими глазами все еще торчала отвратительная физиономия Олена, а в ушах скрипел его мерзкий голос: «Что вы умерли, Тук, это установлено, и, согласитесь, здесь не было никакого мошенничества…»

* * *

В баре, куда привел меня Бенц, было тесно и шумно, в воздухе плавали густые волны табачного дыма.

Уверенно лавируя между столиками и поминутно отвечая на громкие приветствия, Бенц пересек первую комнату и ввел меня в скрытое портьерой заднее помещение. Там стоял большой стол, за ним пили и играли в карты.

- Бенцу место! Садись, Бенц! Кто это с тобой? - слышалось со всех сторон.

- Знакомьтесь, Гиль Тук, мой приятель, - сказал Бенц и, усевшись, протянул руку за картами.