Миллион с Канатной - [12]
Очень скоро все трое оказались в узком подземном коридоре, пропитанном сыростью, но в котором почему-то больше не был слышен яростный рев моря. Дорога вела в одном направлении — вперед, и некоторое время все шли молча. Тусклое пламя свечи трепетало на стенах мрачными, обрывистыми тенями.
Скоро дорога завернула направо и вывела их в просторный подземный грот, где с потолка свешивались желтоватые известняковые наросты. Здесь, прямо возле входа, на полу стояла тяжелая керосиновая лампа, и первый потянулся к ней.
— Ну, вам сюда, а мне наверх, — старик, семеня, отступил несколько шагов назад, — дальше вы и без меня справитесь.
— Стоять! — Первый вытянул руку с наганом. — Стоять, кому сказал! Никуда ты отсюда не уйдешь, пока не найдем то, за чем пришли! Ишь, какой ушлый выискался!
— Мы так не договаривались! — В голосе старика вдруг зазвучали истерические нотки, он явно запаниковал.
Второй мужчина быстро зажег керосиновую лампу. В широком гроте разлился яркий как для подземелья свет.
То, что они увидели, навсегда осталось в памяти участников этой сцены. К стене был прибит деревянный крест — огромный, от пола до потолка, выкрашенный ярко-красной краской, насыщенность которой так бросалась в глаза, что казалось, будто крест сочится живой кровью. Но не это было самым страшным.
Самым страшным был распятый на кресте полуистлевший человеческий труп, руки которого были прибиты к нему огромными гвоздями.
Темные остатки человеческой плоти кое-где уже сползли с белеющих костей скелета, отчетливо видневшихся на кресте. Судя по состоянию, труп висел здесь довольно давно. И уже было невозможно определить, мужчина это или женщина, кто это, какая одежда была на нем...
Дико закричав, старик как подкошенный рухнул на колени, закрыл руками лицо. Двое мужчин, остолбенев, с ужасом рассматривали страшную находку.
— Матерь Божья... — Второй перекрестился. Первый с явным неодобрением взглянул на него.
— Где? — подойдя к старику, он резко схватил его за плечи и рывком поднял на ноги. — Где это? Показывай место!
— Я не знаю! — Старик отчаянно пытался вырваться из его рук. — Это проклятие! Оно здесь! Выпустите меня отсюда! Неужели вы не понимаете — это проклятие! Никто не сможет спастись! Никто! Мы все обречены!
— Где? Отвечай! Или я размозжу тебе башку! — завопил первый, яростно потрясая наганом.
— Я не знаю! Я вас обманул! Выпустите меня отсюда! — Изо рта старика вдруг пошла пена, и, выскользнув из державших его рук, он забился на полу в конвульсиях.
— Я понял: он соврал ради денег, — второй быстро подошел к первому, — я подозревал это с самого начала. Он только вход в катакомбы знал, и больше ничего. Оставь его. Лучше пойдем отсюда.
Первый с диким выражением лица обернулся к своему собеседнику. Его глаза были совершенно безумными.
— Мы придумаем другой план, когда вернемся в город, — второй все пытался его уговорить, — мы найдем людей, которые видели карту. Попробуем что-то придумать. А сейчас надо уходить.
Но первый не слышал. Глаза его метали молнии — такие же страшные, как и судороги, сотрясавшие тело несчастного старика. Дико закричав, он вдруг принялся стрелять в лицо старику — раз, другой, третий, дробя его в кровавое месиво...
— Прекрати! — Второй попытался схватить его за руку, но ему не удалось. С силой оттолкнув своего напарника, первый выстрелил себе в голову и рухнул на камни прямо у подножия креста.
Все стихло. Но эта тишина была хуже грома. Побледнев как смерть единственный оставшийся в живых бросился назад. Он бежал, не разбирая дороги. Под нависшими сводами известняка еще долго звучал гул удалявшихся шагов.
Глава 4
— Спешиться! — Зычный голос командира отряда перекрыл ржание лошадей. Отряд был небольшим — на центральной площади села сгрудились человек десять всадников. Был конец июля 1919 года. Жаркий, раскаленный воздух южного лета просто обрушил на село густой, плотный зной. Всадники сбились в кучу. Вокруг все стихло.
Эта тишина, наверное, и была самой зловещей. Молодые еще пацаны, лет восемнадцати, только-только попавшие на эту войну, еще не приобрели жесткости в лицах и в сердцах и время от времени порой смотрели восторженными глазами удивленных детей — совсем не солдат.
Но сейчас в их глазах был испуг. И, сбившись в кучу, держа за узду разгоряченных долгой дорогой лошадей, они остро и отчаянно чувствовали ту атмосферу ненависти и страха, которая, как живое кольцо, все сужалась вокруг них.
Командир же их был другим. Старше каждого раза в два-три, убеленный сединами ссылок, вооруженных конфликтов и политической борьбы, он походил на монолит из нерушимого камня. И, спешившись, решительно шагнул вперед, словно грудью прокладывая дорогу в тишине, которая, тем не менее, не несла в себе ничего, кроме угрозы.
Только остановившись и оставив коней, можно было рассмотреть эту угрозу. Это были люди.
Их было много. Застыв, они окружили кольцом крошечную площадь. Их горящие ненавистью глаза словно воздвигли стену между собой и этими всадниками.
В основном толпа состояла из мужчин — от 20 до 40 лет. У всех были обветренные, обожженные солнцем лица крестьян, на которых проступила отчетливая печать физического истощения. Все они были измождены, все измучены бесконечной войной, и голод привел их за ту черту, где стираются все грани.
