Милицейские были - [11]

Он почему-то горько усмехнулся, покачал головой:

— Особо опасный рецидивист, приговоренный к огромному сроку, я и здесь не унимался, думал о побеге, нарушал режим, волком смотрел на охрану…

Парнишка заерзал на стуле, посмотрел на следователя, видимо ожидая вопроса. Но Романенко молча смотрел в лицо преступника, и парень продолжал свою исповедь:

— Семейные неурядицы, постоянные скандалы между отцом и матерью вынудили меня к тому, что в тринадцать лет я сбежал из дому. Сначала подался на Дальний Восток. Меня тянуло к геройству, где мне было тогда понять, к чему приведет такого рода «героика». Воровал. Меня задерживали, убегал при первой возможности из милиции, детприемников. Когда освобождали, не хотел возвращаться в родной дом, продолжал бродяжничать, воровать. Однажды познакомился с чувихой из нашей малины. Роковой оказалась эта встреча как для нее, так и для меня.

Прошла неделя нашей совместной жизни, скитались мы с нею из ночлежки в ночлежку. Когда кончились деньги, она показала мне магазин, который я должен обворовать. То была безумная затея, верный путь в тюрьму, о чем я ей и сказал. Наверное, она решила, что я трус, потому что по пути к другому магазину стала меня «заводить», все подшучивала, откровенно смеялась надо мной. На душе у меня становилось все тяжелей и тяжелей. Она говорила, что я тряпка, а не мужчина, что не могу ни украсть, ни с женщиной переспать… От всего этого я буквально обезумел. Выхватил нож и… А когда понял, что натворил, бросился бежать, сам не зная куда. Лишь бы подальше, как можно подальше. Но разве можно убежать от самого себя! Ее образ неотступно преследовал меня, я просыпался ночами от кошмаров, которые вновь и вновь напоминали мне о содеянном. Я обливался холодным потом, бродил, отравленный страхом: что же делать? Жизнь казалась мне конченой. Но, странное дело, чем больше я об этом думал, тем больше мне хотелось жить. И я решил бороться. Но как? Глупец, снова пошел по проторенной дорожке. А через месяц с небольшим — снова преступление. На этот раз совершил нападение на кассира, который нес деньги из магазина в сберкассу. Человек, сбитый с ног, остался лежать на мостовой, а мы с деньгами убежали. Но не успели деньги и посчитать, как нас арестовали.

Он передохнул и долго молчал.

— Пятнадцать лет… Срок преогромный, при желании можно многое передумать и понять. Но что мог понять я? Со мной говорили многие, и не раз, но я ведь знал, что все это впустую, на мне ведь висит груз многих преступлений. Я всех обманывал, никому не верил, всех мерил «на собственный аршин». Но в жизни не без чудес! Совершилось чудо и на моем пути. Тюремные воспитатели все же разворошили остатки моей совести. Эти люди, не жалея сил и времени, хотели найти во мне хотя бы крупицу человечного. Разве я мог подумать, что кто-нибудь поймет меня и заинтересуется тем, почему я совершил все эти преступления! Да мог ли я сам предполагать, что когда-нибудь добровольно расскажу о своих похождениях? Я вдруг увидел, что мне поверили, за моей омерзительной оболочкой увидели человека. Трудно было переубедить меня, но все же переубедили, и я взглянул на жизнь другими глазами. Больше всего способствовало этому доверие. И вот все это, вместе взятое, убедило меня, что в нашей стране нет отверженных и что человеку у нас никогда не поздно встать на правильный путь. И я твердо решил рассказать о том, что беспредельно мучило меня. Я всегда боялся, что следствие может раскрыть все мои воровские дела и убийство той девушки. Страх тяжелой глыбой лежал у меня на сердце. А сейчас, рассказав о них, я как бы переродился, мне стало легче дышать, я почувствовал себя совершенно другим человеком, которому уже нечего скрывать и каждый миг ожидать разоблачения…

Парень еще о чем-то говорил, но Цибуля уже не слушал. Вскоре арестованного увели. Испитое, желтое лицо, потухшие глаза и взгляд, умоляющий о пощаде.

«Как быть? Какое из многих возможных решений будет правильным? — думал Цибуля. — Поверить? Одних слов раскаяния мало. Ведь он убийца».

— А кто та девушка? — спросил Цибуля.

— Такая же, как и он, сбежала от родителей.

— Ох, эти родители! Их бы на скамью подсудимых!

— Родить ребенка еще не все. Его надо воспитать!

— Да, конечно. Есть материал для рассуждений… Передавай прокурору, пусть он еще поломает голову, — сказал Цибуля, выходя из кабинета.

— Снова прокурору? — с огорчением произнес Романенко.

— А в чем дело? Преступление, связанное с убийством, подследственно прокурору.

— Знаю. Но если бы не только по закону, а и по совести.

— Не понимаю вас.

— Да что там понимать! Работать на бестактного человека не всегда хочется!

— Прокурор бестактный?

— Так точно. Помните, на совещании он рассказал, как умно и быстро раскрыл сложное убийство.

— Да, было такое.

— Я вам не сказал тогда, что раскрыл это убийство не прокурор, а наш участковый уполномоченный. А прокурор приписал эту работу себе.

— Почему же вы мне об этом на совещании не сказали? Я бы его там же при всех пристыдил. А вообще мы не на прокурора работаем, а исполняем свой служебный долг.

Вернулся Цибуля к себе в кабинет, а рассказ Романенко не давал покоя.