Милая, 18 - [43]

С руководителем ревизионистов Шимшоном Бен-Горином Алексу даже поговорить не удалось. Те всегда держались особняком и не хотели участ­вовать ни в каком общем деле. Алекс полагал, что они готовятся к уличным боям.

У евреев из деловых кругов забот было выше головы. На полках пусто, цены растут, новые приказы не перестают создавать новые труднос­ти. И вообще, призыв Алекса объединиться они восприняли как просьбу о пожертвованиях. По их понятиям, все, что выходило за рамки деловых отношений, относилось к разряду ”пожертвова­ний”, а пожертвования делаются после получения доходов, но о доходах в эти дни и говорить-то смешно.

Самая большая группа еврейского населения — религиозная — и пальцем не захотела шевельнуть. По совету рабби Соломона, они решили пользо­ваться традиционным оружием — молиться и терпеть.

Члены Еврейского Совета избегали Алекса, как зачумленного. Драматург Зильберберг, из кото­рого одна пощечина в кабинете Рудольфа Шрекера выбила весь боевой задор, наполнявший когда-то его пьесы, объявил Бранделя виновником всех несчастий. Остальные боялись за свое положе­ние. Рассчитывать можно было только на пианис­та Эммануила Гольдмана.

Среди неевреев и вовсе не на кого было опе­реться. Нееврейская интеллигенция была запуга­на не меньше еврейской. Пример Пауля Бронского был тому лучшим подтверждением. С тех пор, как Бронский вернулся в Варшаву, ему не позвонил ни один из его студентов, ни один из его кол­лег.

Большинство населения не хотело вмешиваться в войну немцев против евреев, а меньшинство не скрывало своей вражды к евреям.

Церковь — великий рупор власти и совести — безмолвствовала. Как умный стратег, Александр быстро понял, что единение невозможно, и пере­шел к решению следующей задачи. Поразмыслив, он собрал трех самых надежных и сильных людей, которых не надо было убеждать — они понимали обстановку, хотели держаться вместе и сопро­тивляться убийственным приказам.

В эту группу, кроме Алекса, входил Шимон Эден — несгибаемый руководитель Объединенной федерации рабочих сионистов. Ему одному уда­лось сформировать и повести за собой с деся­ток различных фракций — от умеренных до крайне левых. В Объединенную федерацию входило более шестидесяти процентов всех сионистских орга­низаций. В Шимоне сочетались лучшие качества Александра и Андрея при отсутствии главных не­достатков. В прошлом армейский офицер, как и Андрей, он и похож был на него: такой же высо­кий и сильный, с такими же приступами ярости. А спокойной рассудительностью он походил на Алекса. Андрей уважал Шимона больше всех в Варшаве, не считая Алекса.

Вторым был Эммануил Гольдман, состаривший­ся, но все еще блистательный музыкант, которо­го назначили председателем Еврейского Совета.

Гольдман был единственным, в ком ошибся док­тор Франц Кениг. Справедливо полагая, что у знаменитого музыканта есть имя среди евреев, Кениг недооценил его преданность идеалам гуманизма. Гольдман смотрел на вещи трезво и по­нимал, что в Совете ему долго не продержаться: немцам нужны люди малодушные, чтобы проводить в жизнь их приказы. И он твердо решил найти для общины какой-нибудь выход прежде, чем его сместят.

Третьим был Давид Земба, директор Американ­ского фонда — организации, поддерживаемой аме­риканскими евреями. Низенький, с короткой бо­родкой и приятными манерами, польский еврей Земба был совершенно бесстрашен и чрезвычай­но умен. В оккупированной Польше американские доллары, проходившие через его руки, станови­лись основой любого начинания.

Вчетвером они выработали план действий.

На первом этапе Эммануил Гольдман, как пред­седатель Еврейского Совета, добился встречи с доктором Францем Кенигом.

— Герр доктор, мы столкнулись вот с какой проблемой. У нас, у евреев, принято решать все дела между собой. Все общественные функции прежде возлагались на Комитет общины, который теперь распущен, и у нас нет легального органа для решения материальных вопросов.

— Насколько я понимаю, вы просите разрешения создать отдел социального обеспечения при Ев­рейском Совете?

— Не совсем так. В нашем Совете нет ни опыт­ных людей, ни фондов, и к тому же мы очень за­няты переписью.

— Уверен, что вы пришли сюда уже с готовым предложением.

— Да, и оно состоит в следующем. Есть много известных благотворителей. Они могут собрать деньги, найти людей заведовать приютами для сирот и домами для престарелых.

— Вы предлагаете создать самостоятельный административный отдел?

— Да.

— А не отделение при Еврейском Совете?

— Совершенно верно.

— Почему?

— Евреи всегда единодушны в вопросах взаимо­помощи, каких бы взглядов они ни придержива­лись. Но если эту функцию передать органу, соз­данному правительством, начнутся распри между различными группировками, очень трудно будет наладить финансирование, поскольку правитель­ству люди заведомо не доверяют. Получится не­разбериха, двойная работа, административные дрязги. Всего этого можно избежать, создав са­мостоятельный административный отдел.

Доводы Гольдмана показались Кенигу убеди­тельными. Он сможет обязать Еврейский Совет наблюдать за новым отделом. С другой стороны, если социальным обеспечением займется сам Еврейский Совет, Гольдман вечно будет вымогать у него, Кенига, побольше денег. И все-таки, что-то здесь не так. Доктор Кениг имел уже случай убедиться, что Гольдман — человек с характе­ром, и хотя вопрос представляется ясным, не может быть, чтобы Гольдман пришел с выгодным для немцев предложением.