Милая, 18 - [15]

— Ерунда. Я с удовольствием провожу вас.

— Вам больше не нужно соблюдать правила веж­ливости: состязание окончено.

— Так и я ведь был с вами не очень-то любе­зен. Обычно я не веду себя, как надутый индюк. Я стал о вас лучшего мнения, когда узнал, что вы сами себе зарабатываете на жизнь.

Он подставил руку, она приняла ее, и они пе­решли дорогу. И пахло от нее так хорошо, и ей было хорошо, и он это знал и тихонько насвис­тывал, чтобы скрыть свои чувства.

— Я поняла, что вы стараетесь меня разозлить, —  сказала она. — Я наблюдала за вами после тан­ца. На самом деле вы очень застенчивы.

— Не хочу показаться хвастливым, но я же ви­жу, что все ждут от меня особого поведения.

— А вам это не нравится?

— Нет, не всегда. Особенно на балах...

— Почему?

— Неважно.

— Нет, скажите.

— У меня мало общего с теми, кто ходит на ба­лы.

— У такого знаменитого офицера, как вы, ко­торого боготворят мужчины и женщины...

— Я не принадлежу к их кругу.

— Почему?

— Не стоит портить вам вечер посторонними те­мами.

Они молча приближались к концу улицы. Оба растерялись, почувствовав, что их тянет друг к другу, и такая скоропалительность их пугала. Для Габриэлы игра кончилась. Он вел себя лю­безно, и у нее пропала всякая охота дразнить его, наоборот, ей хотелось поближе узнать че­ловека, который то распускает павлиний хвост, то ведет себя, как ребенок.

Квартира у нее была в большом старом особня­ке на аллее Трех крестов, напротив католичес­кой церкви Святого Александра. Габриэла оста­новилась перед парадным, нашла в сумочке ключ и протянула Андрею. Тот открыл дверь и отдал ей ключ обратно.

— Спокойной ночи, мадемуазель Рок.

Они пожали друг другу руки.

— Лейтенант Андровский, как вы знаете, я вос­питывалась в Америке, где ведут себя не совсем так, как принято здесь. Не сочтете ли вы меня чересчур дерзкой, если я скажу, что хочу увидеть вас снова как можно скорее?

Он медленно высвободил свою руку из ее ладо­ни, и лицо его снова стало по-ребячьи застен­чивым.

— Да нет, мадемуазель Рок, — торопливо про­говорил он, повернулся и ушел.

Габриэлу поразили ее собственные слова и еще больше — его уход. Она взбежала по лестнице смущенная, злая, уязвленная, со слезами на гла­зах.

* * *

Из Парижа вылетела большая группа высокопос­тавленных американцев: три конгрессмена с же­нами и промышленный советник по американскому заказу на строительство плотины на реке Варта.

— Мы хотим во что бы то ни стало протолкнуть этот заказ, — сказал Томпсон Габриэле, — а я как раз буду в Кракове, когда они прилетят, так что, пожалуйста, займитесь ими дня два, пока я вернусь.

— Что бы вы хотели, чтобы я им показала?

— Как всегда. Экскурсия по Варшаве, завтрак с послом, пресс-конференция, опера, драма. За­ранее набросайте список приглашенных на прием.

— Все сделаю, не беспокойтесь. Но в прошлый раз, когда в делегации были жены, Министерство информации прислало для них ужасного сопровож­дающего. Может, попробуем кого-нибудь другого?

— Например?

— Не знаю, — пожала плечами Габриэла, — ска­жем, какого-нибудь уланского офицера. В Седь­мом полку полно красавцев, которые говорят по-английски.

— Эге, милочка, — пробурчал Томпсон. — На шляпку я однажды уже разорился. Милдред, — сказал он по внутреннему телефону, — позвоните в Цитадель генералу. Нам нужен сопровождающий для жен членов делегации высокопоставленных лиц, которая прибывает послезавтра. Делегация имеет огромное значение, речь идет о большой ссуде для Польши. Если можно, пусть направят лейтенанта Андрея Андровского из Седьмого улан­ского. Да. Пусть свяжется с мадемуазель Рок. — Он положил трубку. Габриэла покраснела как рак.

— Называйте меня отныне просто Купидоном.

Андрей пришел в ярость, но ничем себя не вы­дал. Позвонил мадемуазель Рок, спокойно полу­чил от нее распоряжения. Он пустил в ход все свое польское обаяние, сопровождая трех пожилых, но еще чувствительных американок. Ему даже удалось сдержаться, когда одна из дам, узнав, что он играл за сборную Польши, стала настаивать на том, чтобы он снял сапоги и по­казал мускулы своих ног.

В конце третьего дня он доставил дам в гос­тиницу, о чем и доложил в посольство мадемуа­зель Рок.

— Признаться, меня похвалили за умение нала­живать связи. Вы внесли большой вклад в строи­тельство плотины на Варте.

— Спасибо, — промямлил Андрей.

— Знаете, лейтенант, американские дамы так довольны вашим обществом, что спросили, не со­гласитесь ли вы их сопровождать в двухдневной поездке в Краков, пока комиссия будет рассмат­ривать проект плотины.

— Мадемуазель Рок, — сказал Андрей, — боюсь, я отнимаю у моих приятелей-офицеров прекрасную возможность проявить себя. Пусть уж на сей раз исполнят свой долг они.

— Но дамы просят именно вас. Вы же хотите увидеть плотину на Варте?

— Мадемуазель Рок, плевать мне на плотину. В тот вечер я задел ваше самолюбие, и вы мне ото­мстили. Победа за вами — я посрамлен. Пока я водил этих... милых дам по Варшаве, мой полк проиграл очень важный матч, а мой дом совсем опустел. Вам придется найти кого-нибудь друго­го для исполнения этой приятной обязанности, потому что только через военный трибунал меня можно заставить вернуться сюда завтра.