Михаил Тверской - [25]

Но у Руси были свои воспоминания и свои проблемы. В стране, не располагавшей в ту пору собственными серебряными рудниками и золотыми приисками, единственным источником поступления этих металлов была внешняя торговля. Помимо челяди, то есть рабов, основным предметом продажи служили природные богатства Руси — мёд, воск, а главное — «мягкое золото», пушнина. Однако важнейшие районы добычи ценных сортов меха (соболя, горностая, песца) находились далеко на севере и жёстко контролировались новгородскими боярскими кланами.

Знать или не знать?

Во второй половине XIII века русская знать потеряла свой прежний блеск и превратилась в крохоборов у ханского стола. Стремление выжать деньги из тех, кто стоял ниже на социальной лестнице и не имел средств для защиты, становилось основным мотивом поведения правящей элиты. Люди, находящиеся на вершинах мира, всегда служили простым смертным образцом для подражания как в добродетели, так и в пороке. Их эгоизм и алчность, как зараза, быстро распространились и в других слоях общества. Домонгольское прошлое со всеми его невзгодами и неурядицами казалось теперь «золотым веком нравственности» (95, 339). Однако возврата к нему уже не было...

В одной из своих проповедей, произнесённой около 1275 года, Серапион Владимирский сравнил поведение татар и русских князей. И сравнение это оказалось не в пользу князей:

«Погании бо, закона Божия не ведуще, не убивают единоверних своих, ни ограбляють, ни обадят (обвиняют. — Н. Б.), ни поклеплют, ни украдут, не запряться (заряться. — Н. Б.) чужаго; всяк поганый брата своего не продасть; но кого в них постигнет беда, то искупять его и на промысл (жизнь. — Н. Б.) дадуть ему; а найденая в торгу проявляют; а мы творимъся, вернии, во имя божие крещени есмы и, заповеди его слышаще, всегда неправды есмы исполнени и зависти, немилосердья; братью свою ограбляем, убиваем, в погань продаём; обадами (доносами. — Н. Б.), завистью, аще бы мощно, снели друг друга, но вся Бог боронит. Аще велможа или простый, то весь добытка жалает, како бы обидети кого» (7, 454).

Однако не следует думать, будто татары сознательно перестраивали русский мир по своим правилам и представлениям. Напротив. Подобно другим строителям варварских империй древности, Чингисхан не вмешивался во внутреннее устройство покорённых народов. Насладившись кровавым пиром победителей, он требовал от побеждённых в знак покорности уплачивать ежегодную дань и при необходимости посылать своих воинов в походы вместе с монголами. Та часть местной правящей верхушки, которая изъявляла покорность завоевателям, сохраняла свои права и привилегии.

Следуя заветам «Потрясателя Вселенной», потомки Чингисхана продолжали его имперскую политику. Суть этой политики, её тайная энергетика — в сочетании безумной мечты о завоевании мира с эффективной технологией власти. «Религией монголов и высшей целью является достижение могущества и господства над миром» (148, 16).

Что же касается русской знати (ибо о жизни простого народа в эту эпоху мы не знаем практически ничего), то она в монгольском имперском проекте могла рассчитывать лишь на второстепенную роль. Русские князья долгое время вообще не могли понять, куда влечёт их ход событий. Не зная, как поступить, они делали вид, будто ничего серьёзного не произошло. Они убеждали себя в том, что можно жить по-старому и рассматривать татар как новых половцев. Вынужденные как-то реагировать на новые вызовы, они шли по пути морального падения и умственной деградации.

«Со смертью Андрея Александровича (1304 год), — пишет английский исследователь средневековой Руси, — умерла целая эпоха. На землях Руси, раздираемых феодальными сварами, пришёл конец эры, по-видимому, крайней, свинцово-мрачной безнадёжности и бесцельности, когда правители как будто утратили всякие ориентиры. Это был конец эпохи хаоса разъединённости, раздробленности, слабосильных стремлений, военной неподготовленности и беспомощности. Слабость Руси XIII столетия была вызвана не столько внешними факторами или так называемым татарским игом, сколько преступным консерватизмом, органически присущим правившим княжеским родам, их нежеланием и неспособностью изменить устаревший, трещавший по всем швам порядок, вопиющей бездарностью большинства князей. К 1304 году великий князь на Руси имел меньше авторитета и меньше реальной власти в вопросах общенационального значения, нежели когда-либо прежде. Бывшая Киевская империя лежала в развалинах. Она была в прошлом, и значительно позднее наступит время, когда её станут оплакивать и вспоминать о ней с сожалением и какой-то ностальгией. Юго-Западная Русь была целиком обращена к Восточной Европе и к концу столетия почти не имела связей с Суздальской землёй. Нигде не обнаруживалось и намёка на процветавшую экономику. Исключение — Новгород. Единственно известные связи с внешним миром, помимо торговых отношений с Востоком, осуществлялись либо новгородскими и в меньшей степени смоленскими купцами с Западом, либо православной церковью с измученной и грозящей вот-вот рухнуть Византией, да и то очень редко и нерегулярно. Всякому, кто обладал бы в то время знанием общего положения дел, могло показаться, что у Руси (или скорее у Суздальской земли и Новгорода) есть только два возможных варианта будущего. Первый — быть физически подавленной Кипчакской ордой, впасть в политическое забвение (подобно Киеву и Чернигову после 1240 года) и в конце концов быть поглощённой растущей и агрессивной Литвой. Второй — возродиться под руководством твёрдого и решительного правителя или княжеского рода, который сумел бы использовать политику татар, а не просто уповал бы на ханов как своих военных союзников, подобно своим предкам, полагавшимся на половцев» (137, 208).