Михаил Козаков: «Ниоткуда с любовью…». Воспоминания друзей - [61]

И вот нам уже было пора уезжать, и ММ решил нас проводить в аэропорт. Обычная израильская жара, и Козаков приехал – в чем был, как было принято в Израиле, – в легкой одежде и в каких-то парусиновых тапочках.

И вдруг – в стране несчастье! Убивают премьер-министра Израиля Ицхака Рабина! И мы в аэропорту оказываемся изолированными, объявляют ЧП, комендантский час, никого никуда не выпускают. Мы сидели там более суток. Конечно, были выпиты все буфеты и все наши припасы. Но ночь была потрясающая – Козаков читал нам все свои программы, к нам присоединились остальные пассажиры – невольные заложники трагических обстоятельств. Конечно, пассажирам – кайф – ходят известные артисты: Ширвиндт, Державин, Гурченко, Козаков. Потом ММ стал читать на бис, у него почему-то оказалась с собой рукопись его книги, он стал нам читать отрывки из нее. И какой-то тарковской ностальгией веяло от всего этого…

Когда на вторые сутки нам, наконец, разрешили вылет, мы все обалдели, потому что неожиданно увидели ММ в нашем самолете. Вот как он был в этих своих тапочках, с рукописью под мышкой, так и сидел в салоне. Мы потом узнали, что он договорился с экипажем.

Так он вернулся в Россию! Видимо, он так прочувствовал прием своих зрителей, родных партнеров, друзей и лишний раз понял, что зритель его остался в России, что решил улететь с нами.

А когда мы прилетели, он вдруг исчез – все вышли из самолета, а его нет! Я подумал, что тут вмешалась какая-то мистика. А он, оказывается, вместе со своей той рукописью заснул в туалете самолета. А потом, как рассказывают, он с этой рукописью вышел, открыл свою квартиру на Ордынке и позвонил жене в Тель-Авив. Все были в шоке!..

Я горжусь, что мы вернули его в Россию! Он ведь здесь обрел не только своих зрителей, но и второе дыхание. Очень много успел сделать, и так интенсивно жил здесь, как не жил там.

После спектакля «Венецианский купец» он целый час сидел в гримерке, курил, медленно снимал грим, смотрел на себя в зеркало, потом в окно, о чем-то размышлял. Потом шел под воду, смывал всё с себя. Он даже не очень хотел принимать посетителей – книжку подписать или выслушать благодарность. А ведь после других спектаклей он очень охотно общался с партнерами, мог рассказывать анекдоты и травить байки. А здесь – нет! Он говорил, что так восстанавливается:

– Понимаешь, Андрей, играть злодея – намного сложнее, чем играть положительного или парадоксального героя. Это отнимает много душевных и физических сил. Это очень затратная вещь…

Мы с ним очень откровенно говорили в эти моменты. И можно было задавать ему любые вопросы. И он был в таком настроении, что ему не хотелось ни шутить, ни импровизировать. Я его в такой момент спросил:

– Зачем вы обнародовали информацию о своих связях с КГБ, ведь все люди, которые сталкивались с КГБ в советское время, об этом потом могильно молчали?!

Я уже не говорю об огромном количестве сексотов, которые до сих пор молчат. Как правило, в каждом театре был такой человек среди актеров, их специально втыкали. И некоторых даже знали коллеги. И Козаков сказал, что при всей ситуации он ничего серьезного не мог бы этим органам предоставить, потому что слишком любил виски, красивых женщин и собственно посольские тусовки. Он все время говорил им, что был сильно пьян и ничего не помнил. И они смеялись на эти его слова и прощали ему многое как актеру – мол, актеры люди эмоциональные, легкомысленные.

– Но вы же могли промолчать, зачем вам надо было открываться перед всеми?

– Знаете, Андрей, у меня в какой-то момент произошел некий щелчок. Я помнил, как все врали, и я был в этом потоке; но я понял для себя в последние годы, что не успею сказать всем «прости». Тем, кому я не успел сказать слова благодарности за то, что они для меня сделали, тем, кого обидел нечаянно – у всех прошу прощения в эти последние свои годы…

Я понял, что он уже задумывался, с чем предстанет перед Богом, или просто уже чувствовал себя перед последним судом. И не где-то там – на небесах, а внутри себя!..

– И мне стало легче. Я сказал правду в этом вопросе. Некоторые на меня смотрят с ужасом, некоторые – с восхищением. Те, кого я не раскрыл, ждут, что я назову их имена. А я не буду этого делать. Я это сделал не для кого-то, а для себя.

А потом была волна провокаций, но он промолчал…

У нас с ним до конца его дней была очень тесная духовная связь. Помню, уже в последние его спектакли у нас, в Театре Моссовета, иду я за кулисами по темному узкому коридору, и навстречу мне Козаков. Он уже не очень хорошо видел, и я его окликнул. Мы обнялись. И по тому, как он повис на мне, я понял, что он уже ослаб. И он так тихо шепнул мне на ухо: «Старик! У меня всё не очень хорошо». Он до этого никогда не жаловался. И я понял, что нам всем придется с ним скоро проститься…

Помню, после премьеры «Венецианского купца», когда был триумф, банкет, он сидел очень грустный. Я спросил, в чем дело, и он ответил:

– Я просто знаю, как я завтра проснусь. Сейчас так хорошо мне, а я проснусь, и, как всегда у меня бывает в паузе между работами, начну думать о смерти…

Я вспомнил, как он когда-то убежал со съемочной площадки «Пиковой дамы», которую собирался снимать. С криком убежал: «Старуха меня погубит!» Вспомнил это и тогда, когда мне самому предложили ставить «Пиковую даму» в Малом театре, и я, наоборот, не отказался – в память о Козакове. Так странно продолжаются мои отношения с ММ…