Миг власти московского князя - [33]

Он ругал себя за то, что так толком и не успел огля­деть места, в которых теперь предстояло принимать бой, а будучи вызванным к великому князю, опять не узнал от него ничего ни о противнике, ни о силах, что оказались под рукой Юрия Всеволодовича.

«Может быть, князь и сам не знает, сколько у не­го воинов. А может, их слишком мало и он стыдился об этом сказать или страшился, что последние за­щитники разбегутся, — со злостью думал Ратибор, пытаясь на ходу решить, как же теперь действовать: то ли на месте встретить врага, то ли к великому кня­зю на подмогу двинуть дружину. — Ежели сил у кня­зя много, то мы в бою только мешать друг дружке станем, а если их мало…» Об этом он старался не ду­мать.

Ничего дельного за столь краткое время, которое потребовалось Ратибору, чтобы долететь до своей дру­жины, в голову ему так и не пришло, но, увидев уже выстроившихся плотными рядами дружинников, об­радовался — их враг не застанет врасплох, безоруж­ных. А враг себя ждать не заставил: орущая свора лишь чуть–чуть отстала от Ратибора.

Черной лавиной выплеснулись из леса сотни Бурундая, и, сметая все и всех на своем пути, растеклись они по полю, устремились дальше, оставляя за собой кровавый след. Ничего Ратибору решать не пришлось: за него, как и за всех других русских воевод, в тот мар­товский день решал Бурундай.

Застигнутых врасплох воинов татары поначалу ре­зали, как поросят, но чем дальше втягивались в сечу татарские тумены, тем большее сопротивление встре­чали. Дрались русские дружины с каким‑то отчаяни­ем, гибли сотнями.

Словно задумав вытряхнуть шум, пробкой застряв­ший в ушах, Егор Тимофеевич потряс головой, но это не помогло: он все так же отчетливо слышал крики и стоны, скрежет металла и хруст ломающегося под ногами льда.

Накинув на плечи суконный мятель[34], воевода не­слышно открыл дверь и, пройдя темные сени, вышел на крыльцо, вздохнул полной грудью и чуть не захлеб­нулся свежим морозным воздухом. Он стоял, глядя на широкий заснеженный двор, ощущая, как холод про­никает к разгоряченному телу через распахнутый во­рот рубахи, но уходить в душную горницу, где не было спасения от нахлынувших тяжелых мыслей, не соби­рался. Однако и здесь, под звездным московским не­бом, они не покинули его.

Такие же звезды светили в ту ночь, когда несколь­ко человек, оставшихся от дружины, посланной Яро­славом Всеволодовичем на помощь брату, сумев ото­рваться от преследователей, разными путями добра­лись до леса, вставшего стеной на левом берегу Мологи.

Поначалу, когда сотни три татар врубились в ряды дружинников, всем показалось, что беда невелика и врагов они скоро одолеют. Но время шло, нападав­ших, выбитых тяжелой палицей из седла или сражен­ных мечом, сменяли все новые и новые, а княжеская дружина таяла на глазах. Пешцы, прислать которых для поддержки просил Ратибор у великого князя еще накануне, так и не подошли — и теперь воевода сомне­вался, имелись ли они вообще у Юрия под рукой. Да и любой другой подмоги ждать теперь не приходи­лось. Каждый дрался сам за себя на том месте, где за­стиг его враг.

Бой продолжался до самого заката, и, пожалуй, только темнота помогла уйти от врага остаткам русско­го войска. Смертный ужас словно застыл в глазах у лю­дей, которые из последних сил отбивались от наступав­ших со всех сторон врагов и видели, как, сраженные саблями и стрелами, падают их товарищи под ноги разгоряченных схваткой и потоками крови коней.

Пытаясь отгородить молодого князя от наседавших отовсюду татар, Егор Тимофеевич сразу же, как начал­ся бой, собрал вокруг него больше сотни воинов. Неко­торое время им удавалось сдержать бешеный натиск орущей и галдящей толпы, но потом плотное кольцо, окружавшее Михаила Ярославича, стало быстро су­жаться, и с каждым мгновением защитников у княже­ского сына становилось все меньше.

Стройные крепкие ряды, увидев которые так обра­довался Ратибор, давно распались на мелкие клочки. Пропал из виду и сам воевода. Какое‑то время назад его блестящий шелом еще мелькал в окружении татар­ских малахаев, но затем скрылся с глаз.

Теснимые к реке горсточки храбрецов, осознавая, что за участь их ждет, продолжали рубиться до послед­него вздоха. Словно попав в водоворот, отбивались они от крутящихся вокруг татар, а потом, сраженные, па­дали — кто с истошным криком, а кто молча — в страшный омут, на землю, укрытую кровавым меси­вом, в которое под копытами обезумевших лошадей превращались еще теплые тела.

Расправившись с очередным узкоглазым воякой, Егор Тимофеевич мельком оглядывал людей, орущих в бешенстве, истекающих кровью, пытающихся заго­родиться от смертельного удара, стонущих от бессиль­ной злобы, искал среди них лицо сына и не мог найти.

Только когда солнце уже клонилось к закату, а ря­дом с князем Михаилом осталось всего несколько дру­жинников и он сам, прикрывшись щитом, из послед­них сил отражал удары сразу двух татар, воевода, про­ткнув мечом одного из накинувшихся на князя, глянул в сторону заката и увидел‑таки на мгновение пшеничную голову Андрея.

Андрей, будто почувствовав отцовский взгляд, по­вернулся к нему лицом. Полные отчаяния глаза отца на краткий миг встретились с синими бездонными гла­зами сына. В следующее мгновение голова Андрея без­жизненно склонилась набок, и он кулем вывалился из седла.