Миг столкновения - [78]

– Ну да.

Чепуха какая-то. Приподнимаюсь на постели, хотя боль отдает в плечо и ключицу.

– А в корзине что?

– В корзине? Гостинцы. Из дома. Она наряднее выглядела, да медсестры, пока досматривали, все переворошили. Лия с Бекой внесли свою лепту.

Смотрю подозрительно – сама это чувствую, – но любопытство оказывается сильнее:

– Какую конкретно?

Элли ставит корзину в ногах койки.

– Ну вот, например, сухой шампунь. Знаю, это нормальному душу не замена, но все-таки… все-таки лучше, чем совсем без мытья.

– Можно опробовать?

– Сейчас? Конечно.

Элли передает мне флакон и безо всякого смущения спрашивает:

– Помочь тебе на волосы его нанести?

Киваю. Не знаю почему, меня сейчас тянет к Элли. Странно. Я ей грубила. А она вот приехала, гостинцы привезла. Как это объяснить? Элли подходит ближе, прикрывает мне глаза ладонью. Чувствую, как спрей холодит кожу головы. Довольно резкий ананасный запах. Элли массирующими движениями втирает сухой шампунь мне в волосы. Руки у нее теплые-теплые. Смотрю ей в лицо. Элли сосредоточилась на своем занятии. Глаза у нее темные, даже зрачков почти не видно. Кожа цвета меди и гладкая, как новенький пенни. Наверняка в одной из прошлых жизней Элли была кобылкой – изящной, тонконогой, долгогривой кобылкой. Сильной и благородной. В том числе и по отношению к дряни вроде меня.

Я уже начала думать, что только порчу всем жизнь.

Но голове действительно лучше. До мытья казалось, что волосы намертво приклеились к скальпу.

– Зачем ты это делаешь?

Сверлю Элли взглядом. Она берет бумажное полотенце, вытирает руки.

– Я на тебя крысилась, и не надо прикидываться, что этого не было или что ты не заметила. А ты корзину подарков мне привозишь. Это к чему?

– Это к тому, что депрессия – та еще сука.

До сих пор я относила Элли к разряду Зай. Заи не позволяют себе человеческих эмоций, чтоб, упаси бог, белого и пушистого впечатления не разрушить. В устах Элли слово «сука» неуместно. Это все равно как если бы герцогиня Кейт исполняла тверкинг и от папарацци обеими руками отмахивалась.

– Про биполярное расстройство я особо не в курсе, – продолжает Элли. – А вот мой брат, когда у него депрессия совсем невыносимой стала, здесь лечился. Несколько лет назад. Правда, не в этом отделении. В психиатрическом. Я подумала: заскочу к тебе, скажу, что лучший торговый автомат во всем здании находится на втором этаже возле пожарной лестницы.

– Твой брат здесь лечился, – повторяю я.

– Да. По секрету скажу: он, может, и сам бы выкарабкался. Сейчас он учится за границей. Я у него доверенное лицо.

– Значит, ему лучше, раз он в колледж поступил.

– Да, ему гораздо лучше. Он хочет стать врачом, помогать ребятам с такими же проблемами. Сейчас он в кампусе занятия проводит по психологии, тренинги всякие.

– С ним ведь это не на ровном месте случилось? – Я усаживаюсь на кровати. – Был же, наверно, какой-то толчок?

Вопрос бестактный, но мне все равно. Элли раздумывает, кусает губу.

– Вроде не было никакого толчка. Нам всем хорошо жилось, у нас семья дружная. Но брат внезапно стал… не то чтобы грустным. Скорее он вообще перестал испытывать чувства. Врачи говорили, причина – в гормонах. С серотониновыми рецепторами это как-то связано. Поди пойми, откуда что берется.

Зажмуриваюсь, чтобы не расплакаться.

– У меня то же самое. Тебе стоматолог анестезию когда-нибудь делал? Представляешь, как это – рта не чувствовать? Можешь куснуть себя за язык или за губу – никакой боли. Сначала почти смешно. Типа: ой, гляньте – я вон что делаю, а мне не больно. А потом начинаешь бояться: вдруг это навсегда? Хоть бы что-нибудь почувствовать – все равно что! Так со мной было.

Элли кивает:

– Диего говорил: «Я должен это контролировать. Должен и все». Ему хотелось самому выход найти. Ну, он же человек, с головой, с мозгом. Только знаешь что? Ничего не получается при таких расстройствах. Лекарства нужны, без них никак.

От этих слов хочется заплакать слезами облегчения. Надо же, нашелся человек, который меня понял. Именно понял, а не тупо пожалел. Остальные – только жалеют, и в то же время каждый наверняка думает: «Хорошо, что это не у меня». Никто не пытается влезть в мои туфли – шикарные, на платформе и каблуках; никто не пытается хотя бы минуту-другую продержаться в них. Никто до Элли не выразил, глядя мне в глаза, простую и правдивую мысль: «Депрессия – та еще сука».

Элли делает вдох, но вдруг спохватывается:

– Ой, я тебя совсем заболтала. Извини. Я вовсе не хотела говорить за тебя, я только…

– Пустяки. Все нормально. Тут каждый старается быть вежливым и тактичным. Мама, медсестры – они банальности выдают, будто текст из колонки соболезнований читают. А я хочу завопить, да погромче. Потому что у меня ощущение, что я на войне. Не понимаю, как можно одновременно быть такой усталой и такой взбешенной.

Глаза снова наполняются слезами, слезы катятся по щекам. Потому что накипело. Потому что нужен сброс.

Элли садится ко мне на койку, подбирает ноги. Я не возражаю. Я должна бы чувствовать неловкость. Потому что Джонас Дэниэлс однажды полюбит эту девушку. Он сам еще не подозревает, что может ТАК полюбить Элли. Но вместо неловкости я чувствую сестринскую близость. Маски сорваны, Элли не отшатнулась – значит, сестра. Она протягивает мне подушку.