Мифы о русской эмиграции. Литература русского зарубежья - [21]

Кого, однако, развенчивают? Из классиков, – Достоевского и Гоголя (специалисты по их истреблению: Адамович, Набоков, Синявский[72], Карлинский[73]; не считая мелочи). Ну да их не любят и большевики; только те действуют хитрее: пытаются их объявлять своими. Лобовые атаки на Пушкина (Адамович, Набоков, Синявский, Слоним[74], Шаховская[75]) кончились пшиком: не по рту кусок клеветникам!

Во всю кипят наскоки на Есенина (Карлинский, Шаховская) и на Цветаеву (Иваск[76], Хенкин[77]), а также на Гумилева. Против первых двух (как уже пробовали и против Гоголя) выдвигается обвинение в противоестественных пороках; методами самыми что ни на есть грубыми и недобросовестными: путем лжеистолкования вполне невинных мест в их письмах и стихах, изображения их дружеских отношений с мужчинами и женщинами в качестве лесбианских и гомосексуальных связей. Гумилеву покамест этого не приписывают (но подождем; еще придумают!), но елико возможно подмарывают (например, Бахрах[78]).

Попробуем выяснить, что же имеется общего у этих трех поэтов, кроме гениальности и безусловной горячей любви к России? Ведь они, казалось бы, такие между собою разные! И увидим вот что: все трое были монархисты; и все трое являются предметом все более растущего почитания в подъяремной России (вопреки воле властей!).

Умученную большевиками Цветаеву в СССР принуждены издавать и переиздавать (не все ее вещи… иные при советском режиме напечатаны быть не могут). О всенародной, во всех ярусах общества, любви к Есенину свидетельствует не кто иной, как Синявский, в «Синтаксисе». О Гумилеве зарубежный литературовед Г. Струве[79] объективно сообщает, что всякую его книжку подсоветские читатели готовы покупать за любую цену: «3а Гумилева – ничего не жалко!».

Параллельно с отрезвлением масс в Советской России, – в данном случае, в первую очередь, широких слоев интеллигенции, – идет все более интенсивная борьба за засорение мозгов эмиграции. Курьезным образом, если так дальше, то окажется, что здравая оценка будет идти оттуда, а больная и порочная – от нас. Уже ведь и сейчас, вероятно, к примеру, В. Солоухин[80] лучше и справедливее разбирается в русской литературе, чем г-н Бахрах или г-жа Шаховская.

Кидается в глаза, что, скажем, к Блоку отношение совсем иное; хотя его сатанизм все более становится известен (сошлемся на блестящую о нем статью Н. Коржавина[81]), никто не думает его осуждать. Конечно, насчет контактов с бесами, оно тоже вопрос вкуса. Кому как… Согласно выражению Маяковского: «Что такое хорошо, что такое плохо?».

В целом, взглянем правде в лицо: несомненно, существует некое Общество по разрушению русских культурных ценностей (оформленное ли статутом, или лишь единством чувств, и из кого в точности состоящее, – не все ли равно?). Злобными, но по счастью немощными руками, оно непрерывно тщится воткнуть нож в сердце великой русской литературы, залить ядовитою слюною бешенной собаки пламя ее коллективного гения, перед которым даже иностранцы невольно благоговеют. Бог их преступлениям не попускает, и они раз за разом терпят фиаско.

Но мы, верные сыны России, хранители ее святых традиций, не будем ни на миг в их обман вдаваться, и не станем внимать хриплому пению сих малоискусительных сирен! Останемся неусыпно на страже нашего драгоценного наследия!

«Наша страна» (Буэнос-Айрес), 8 октября 1982, № 1681, с. 4.

Неизвестные ли?

Установилась теперь в русской прессе за рубежом, повсеместно, презабавная манера! Как только надо упомянуть какого-либо русского писателя (об иностранных-то уж редко и заговаривают), кроме самых знаменитых, так непременно добавляют: «давно забытый», «мало кому известный», «о котором теперь никто не помнит»…

Сочинителям невдомек, что они демонстрируют тут только собственные ограниченность и невежество; ни то, что подобные их ужимки, в сущности – весьма обидны для читающей публики! Среди которой, поелику она в эмиграции весьма разнообразная и, в значительной части, вполне, культурная, – многие называемых авторов прекрасно помнят и отлично знают!

Внесем, как говорится, в вопрос некоторую ясность.

Во всякой национальной литературе имеется только несколько имен, которые действительно знают если не все, то почти все в стране: мало найдется русских, не слышавших о Пушкине или англичан, не подозревающих о наличии Шекспира.

За ними же идут ряды более или менее замечательных поэтов и прозаиков в разных жанрах, знакомые одни широкому, другие более узкому кругу интеллигенции, относительно меньше проникших в народ, являющихся объектом изучения не в начальной или средней школе, а скорее в университете.

Ограничиваясь рамками русской поэзии, Дельвиг и Баратынский не столь прославленны как Лермонтов и Некрасов; именно Катенина[82]и даже Козлова[83] называют, пожалуй, и еще реже. Есть авторы, подпавшие под советское табу, вроде Кукольника[84] или Полевого[85], до чьих книг читателю очень трудно добраться, и множество стихотворцев советского периода, не попавших в тон эпохе и вычеркнутых из литературы (хорошо еще, когда не последовала и физическая их ликвидация!). Забытыми или неизвестными их называть следует, однако же, с большой осторожностью: кому как!