Мифы империи: Литература и власть в эпоху Екатерины II - [23]

. При этом Петров связывает Фемиду с Церерой, уходящей под землю и вновь восходящей к людям. Восхваляя законодательные начинания Екатерины, Петров пишет:

Се паки дней златых Фемида,

Что скрылась в твердь от смертных вида,

Спустилась с горних к нам кругов^{173}.

Петров синтезировал несколько мифологем (не случайно в одной строфе его Фемида скрывается «в твердь», как Церера, а потом спускается «с горних к нам кругов», как Фемида). Однако противоречия в изображении здесь нет: две эти ипостаси (Фемида и Церера) постоянно сопрягались в древней традиции, не случайно в руке Астреи часто изображался букет из колосьев пшеницы — символ плодородия. Характерно, что в версии той же оды 1782 года сохранится мифология Астреи, субституированной образом крылатой Фемиды. Петров даже усилит аллегорику Астреи: появится описание враждебных сил, опасающихся наведения порядка:

Что тако злость и ков трепещет.

Мятется лютая вражда.

Раздор в отчаяньи скрежещет,

Бегущ во тигровы стада;

Хула и умысл беззаконный

В ад хочет свергнуться бездонный,

Не зная долу, где спастись?

Не паки ль небеса Фемиде

Во человеческом к нам виде

Велят на крылиях снестись?^{174}

Однако вариант 1782 года свидетельствует о сознательном отказе Петрова от астрейных мифологических коннотаций. Изображение Астреи — Фемиды проходит не в русле барочного уподобления, а в русле риторического сравнения:

Не баснословная богиня

Пороки сокрушить грозит.

Премудра россов героиня.

Живая правда, их разит^{175}.

Позднее Петров несколько раз упомянет Астрею — опять не в связи с младенцем, а в связи с морскими победами Алексея Орлова, командующего русским флотом в Архипелаге[29]. В оде «На победу Российского флота над турецким» (1770) Петров писал:

Мы столб из мрамора воздвигнем к небеси,

Со вод средьземных ты корысти к нам неси.

Приобретенные близ Хиоса трофеи;

То будет нашей знак победы меж валов,

То честь тебе, Орлов

Содейственник Астреи!^{176}

В 1771 году Астрея еще раз появится в поэме Петрова «На победы Российского воинства» в связи с взятием города Журжи:

Уже превозмогла полночной месть Астреи,

Молдавски горы ей превращены в трофеи;

Орудие ея и промысла чудес,

Румянцев до брегов Дунайских гром пронес…

К тому нас долг, к тому Астрея нудит нас,

Екатеринин глас — небес правдивых глас^{177}.

Этот, на первый взгляд, неожиданный милитаристский колорит Астреи отнюдь не означал незнания традиции. Образованный Петров не только прекрасно знал канон, но был, судя по всему, осведомлен об империалистически-экспансионистских коннотациях Астреиной парадигмы в поэтических песнопениях Елизавете Английской^{178}. Колонизаторская нота военных од Петрова имела под собой британскую традицию, преломившую миф о золотом веке в политическую стратегию — золотой век для Англии^{179}. Петров умело применяет мифологию справедливой Астреи для нужд политической мифологии русского военного экспансионизма.

Любопытно, что молодой Гаврила Державин воспринял мифологию Астреи в имперском ключе — в близкой Петрову (и британским поэтам-елизаветинцам) «цивилизаторской» парадигме. Астрея — Екатерина расширяет границы, укрощает варварство и собирает вокруг себя покоренные народы. Такой он представлял Екатерину в стихах 1767 года, написанных в связи с ее поездкой по Волге и «шествием» в Казань. В стихотворении «На маскарад, бывший перед Императрицей в Казани, где Нагайцы и прочие народы плясали и играли на своих инструментах» Державин писал:

Достойно мы тебя Минервой называем,

На мудрые твои законы как взираем.

Достойно мы тебя Астреею зовем:

Под скипетром твоим златые дни ведем.

Воистину у нас Орфеев век тобою:

И горы и леса текут к тебе толпою. —

Где ты, монархиня, тут пир и торжество,

Ликует стар и мал, ликует общество,

И дикие с степей сбегаются фауны

И пляшут пред тобой, согласно движа струны.

Россия! похвались владычицей своей:

И варварски сердца уже пленились ей^{180}.

Мифология Астреи появляется у Державина и в его самой ранней «Оде Екатерине II» (опубликована впервые Я.К. Гротом), написанной в 1767 году. Скептически настроенный по отношению к Сумарокову и его критическим стрелам, нацеленным на императрицу и ее окружение (поэт сочиняет в это время эпиграммы на Сумарокова[30]), Державин восстанавливает роялистскую парадигматику Вергилия. В его первой оде царице, фигурирующей под именем «Темисы» (субституция Фемиды), описан золотой век законности и процветания. Здесь же возникает и мотив «сына», спасенного императрицей от «змей». В конечном итоге вся Россия уподобляется «сыну», избавленному от напастей стрелами законов^{181}. Для юного и еще не разочаровавшегося Державина «младенец» и вся Россия должны быть только благодарны царице за спасение.

В 1770 году, в переводе «Песни» Екатерине итальянского поэта Микеланджело Джианетти, сделанном Богдановичем, соединятся европейская и русская традиции интерпретации мифологии Астреи:

Ты видишь паки в Ней Астрею на земли.

Внемли, Монархиня, Ты смертных глас внемли,

Которые Тобой блаженство ощущают:

Се море и земля хвалу Твою вещают.

Премудрые Твои уставы нам гласят,

Коль праведен Твой суд и коль закон Твой свят,

И сколь желаешь Ты, о пользе всех радея,