Мифы и правда о погромах - [80]

Ясно, таким образом, почему те же «освободители» начали свою «самооборону», прежде всего, — с обстрела у артиллерийского отряда санитарной линейки и с убийства ветеринарного и медицинского фельдшеров…

Понятно далее, отчего, — при означенных условиях, в Киеве, у Думы, было поранено и несколько лошадей. И здесь жестокий расчет сынов Иуды оказался верным. — Началась скачка обезумевших животных, ужасная при этих обстоятельствах…

На углу Николаевской улицы, пришлось, вдобавок, брать барьер: поперек мостовой, частью разобранной, предусмотрительно поставлены были ломовой и легковой извозчики. Под револьверными залпами «самообороны», лошади падали, а люди изувечивались. У Прорезной, «эскадрон» удалось, наконец, остановить, кое-как привести в порядок и отправить раненых людей и лошадей. Людей было ранено — 9 (из них двое смертельно: Санин умер 19-го, а Проскурин 20-го октября), а лошадей — 7. Потом, отряд снова возвратился к Думе, куда прибыли и другие войска. Толпы уже не было и «эскадрону» пришлось играть пассивную роль. Тем не менее, лишь в 3 часа ночи ему удалось вернуться в казармы. Подсчет патронов, оказавшихся в целости, удостоверил, что солдатами не было сделано ни одного выстрела.

Свидетельствуя об изложенном в «Киевлянине», бывший с отрядом офицер заключает так: «Теперь уже, по странной иронии судьбы, не бранят войска, по крайней мере, — в глаза. Тогда, в те «светлые» дни, когда на долю погибших от так называемого «жестокого произвола войск» выпадали восторженные гимны и хвалебные панегирики в печати, на долю наших злополучных товарищей, — уже действительно погибавших от бессмысленного произвола, не хватало ни жалости, ни уважения, Вместо рыдающего «прости!», — убийцы из толпы или из-за угла забрасывали их свежие могилы грязью и, однако, с гордостью именовали себя защитниками порабощенного народа».

XVIII. Для полноты впечатления, заметим, что в те же «веселые» октябрьские дни, когда, «по просьбе профессора Щепкина»,[184] гарантировавшего при таких условиях порядок, градоначальник снял городовых с постов (перед этим, впрочем, революционерами оружие было отнято у 22-х, ранено 10 и убито два городовых), а заменила их милиция из студентов, наводившая ужас на мирных жителей, и когда, с другой стороны, цитадель и застенок революции — университет — был снабжен от городской управы и того же Щепкина револьверами, тогда еврейство не замедлило раскрыть и свои дальнейшие добродетели.

Застигнув, например, городового или околоточного, шайка евреев и евреек принималась истязать его. Еврейки прокалывали ему руки и ноги булавками от шляп, «молодые же евреи» ударами ножей или кинжалов точили из жертвы кровь, а то и собственною шашкою городового рубили ему пальцы. Одного из околоточных заставляли есть землю, другому — выкололи глаза. Вообще, проделывали неимоверные зверства. Многих полицейских чинов жиды-«освободители» расстреливали, обыкновенно, в спину, т. е. сзади.

В заключение, истерзанных и окровавленных чинов полиции «шаббесгои»-студенты тащили в университет, — на еще более свирепые мучения и «казнь»…

Сопровождаемый такими двумя вооруженными студентами, городовой Ревенко был лишен надежды на спасение ещё и тем, что ему обвязали голову какою-то зловонною тряпкою. Вдруг, на его счастье, повстречался пехотный караул. Сквозь незамеченную «освободителями» щелку тряпки, Ревенке блеснуло сверкание штыков. Выбросив одного палача-студента из пролётки и обливаясь кровью, городовой кинулся к солдатам и был спасен».

Не такова была участь другого городового — Гу-бия. Долго пытала его шайка евреев и, наконец, отрубив ему на руке пальцы (которые затем и были найдены на лестнице одного из еврейских домов), отправила страдальца на растерзание еврейскому же, конечно, инквизиционному судилищу, в университет.

Что ожидало здесь Губия, — можно себе представить…

Между тем, ректор Новороссийского университета Занчевский, с несколькими профессорами, лично «ревизовал» полицейские участки, требуя освобождения угнетённых евреев, то бишь, — «политических». Каков был «почетный» караул у этих «ревизоров», не трудно заключить из того, что отлично вооруженные за счет города жиды-«бундисты» и их презренные «шаббесгои» — студенты университета не только обстреливали участки, но и у находившихся здесь пехотных отрядов даже покушались отнимать пулеметы. Когда положение Губия стало известным его начальству, — Занчевский, «снисходя к просьбам», соблаговолил помиловать его, — в обмен на «политических», которые и были затем освобождены из-под стражи повсюду.

Замученный же в университете Губий, — невзирая на все усилия врачей спасти ему жизнь, к утру, в больнице, скончался».

XIX. А дабы изложенное не показалось баснею, мы можем добавить хотя бы следующее. В ночь на 18-е октября 1905 г., по приказанию градоначальника Нейдгардта, помощник одесского полицеймейстера Кисляковский, — с приставом Погребным, тремя околоточными надзирателями, 10-ю городовыми, сотнею казаков, эскадроном драгун и двумя ротами пехоты, — был командирован в еврейскую больницу взять там пять трупов убитых (трех евреев и двух христиан), для немедленного погребения. Стало быть, мобилизация еврейской «самообороны» была столь вразумительна, что потребовался уже целый отряд войска для похорон нескольких человек. Едва, однако, задача была исполнена, как, с разрешения обезумевшего начальства, 18-го октября, утром, еврейские и христианские тела были вырыты из земли и доставлены в одно из гнезд революции, — университетскую клинику, еврею, доктору Пурицу, ибо кагал решил похоронить их торжественно.